Владимир Сорокин: Нормальная история

Пыль жилища человеческого неизменно серая. Конечно, если пытливо рассмотреть ее под микроскопом, она очень даже цветная и состоит из множества разноокрашенных ворсинок, покинувших своих шерстяных, плюшевых, шелковых и льняных хозяев. Глаз человеческий неспособен различить цвет каждого волоска, все сливается, становясь серым. Становясь пылью.

Пыль человеческая цвета пепла. Тот, кто заглядывал в урну с прахом человека, может это подтвердить. По сути своей пыль вовсе не пепел. Но призвана напоминать нам о нем. Каждое опорожнение мешка пылесоса – memento mori . Выражение лица человека, выбрасывающего мусор и опорожняющего пылесос, согласитесь, разное. Выбрасывание мусора у нас вызывает секундное любопытство, заглядывание в мусорное ведро, мимолетное различение отходов нашего бытования. Опорожнение желудка пылесоса, кроме кратковременного ужаса и омерзения, не вызывает ничего. Хочется поскорее от этого избавиться, сопровождая процесс избавления безусловным наморщиванием лица и бормотанием “ф-у-у…”.

Хотя, наверно, домашняя пыль гораздо стерильней содержимого помойного ведра.

Пепел, пепел нашей жизни стучит в сердце пылесоса.

Книжная пыль тоже серая. И она так же напоминает пепел. Удивительно: вроде бы книги, какое разнообразие обложек и сюжетов! А все истирается в серую пыль. Все, что человек собирает, нагромождает вокруг себя, во что одевается, что читает, на чем спит, – все становится пепельно-серой пылью. Мы словно испепеляем свой быт, сжигаем его. Если собрать всю пыль человеческую из всех пылесосов мира, вытряхнув ее на землю, мы бы оказались на спаленной планете, как после атомной войны.

А вот пыль земная всегда имеет цвет, она не серая, не безжизненная. Лунный ландшафт на Земле найти невозможно: даже в самых пустынных местах цвет будет присутствовать. Горы, леса, пашни, солончаки, такыры, пустыни и каньоны обращаются в пыль теплых оттенков. Назвать даже сероватый песок пеплом язык не повернется. Это не пепел.

В отличие от пыли человеческой, к земной пыли мы относимся терпимо. Ей позволяется скрипеть на зубах, забиваться в уголки глаз и складки одежды, виться столбом на дороге, по которой только что пронеслась птица-тройка с серьезно-усатым женихом и пьяноватыми шаферами, а дрожащий женский голос пропел:

О пыли комнатной и песен толком не сложено. Как практически ее использовать? Из произведенного человеком мусора научились строить дома и даже острова. Пыль наша ни на что подобное не годится: цемента из нее не получится. Похоже, что удел ее – быть просто выброшенной.

Хотя первый в мире концептуалист Марсель Дюшан, запылив однажды стекло, назвал это произведением искусства. И был прав: запыленные вещи выглядят впечатляюще. Кинематограф вряд ли может обойтись без пыли.

Можно, наверно, производить из пыли что-то, добавляя клей. Например, вылепить памятник Пыли Человеческой. Вид его, подозреваю, будет крайне угрюмый.

Хотя пыль бытовая способна и развеселить.

Один немецкий приятель поведал мне об обряде инициации новобранца в элитных войсках бундесвера: на занятиях с противогазами вместо фильтра к трубке незаметно подсоединяют набитый пылью мешок от пылесоса. Чтобы будущий защитник Европы полной грудью вдохнул в себя домашний уют и осознал, что предстоит ему защищать.

Каждый раз, выбрасывая в мусоропровод пакет с отходами нашей городской жизни, я вспоминаю Японию, где выбросить вещь сложнее, чем ее приобрести.

Я прожил там два года, в конце недели регулярно сортируя накопившийся мусор по четырем пакетам: пищевые отходы, бутылки, банки, бумага. Но это была всего лишь первичная сортировка. Пакеты из-под напитков там положено было разрезать, расправлять, складывать в стопки (как книжки!), перевязывать их веревочкой и только тогда нести на помойку. Банки из-под пива положено было плющить, бутылки – тщательно мыть. Да и пищевые отходы делятся дотошными островитянами на белковые, овощные и кости. И еще много, много мелочей, связанных с избавлением от обычных отходов. Необычные отходы – отдельное, сложное дело: старая мебель, вещи, сломанная техника, игрушки, домашние растения, отвалившиеся куски штукатурки требуют особых, непростых манипуляций.

Надо признаться, сортировщик мусора из меня, русского, в Японии катастрофически не получился. За это соседи (в основном неработающие домохозяйки) регулярно возвращали мне мой мусор под дверь с приклеенными посланиями, изобилующими восклицательными знаками. Неведомые иероглифы увещевали и грозили. Я же, направляясь в университет, возвращал мои пакеты на помойку. В конце концов на меня плюнули: что с него, дикаря, возьмешь?! Спасло мое незнание японского и их незнание английского, на котором я этим маленьким хозяйкам маленьких домиков что-то пытался объяснить. Другого русского коллегу, давно живущего в Токио и собирающегося переезжать с одной квартиры на другую, домосидящие соседки заранее предупредили: “Мы еще посмотрим, что вы будете выбрасывать”. Это прозвучало зловеще.