Марина Москвина - Дом на Луне

Я выскочил на палубу проверить, как там луна? Она была упакована мной в специальный непромокаемый ящик, и этот ящик был закреплен на верхней палубе. Что там творилось — какой был кавардак! Волны хлестали, матросы ползали по-пластунски от борта к борту, ящики с грузом летели за борт.

Нам всем велели спускаться в шлюпки, потому что обнаружилась большая пробоина в борту, и паром мог с минуты на минуту перевернуться.

Вдруг я увидел, как один ящик разломался на куски, из него вылетела наша луна. Она плавно опустилась на волны и заскользила по океану. Я закричал матросам, которые держали весла и управляли шлюпкой, что надо спасти луну, вот она, там, на волнах.

Но когда они обернулись и посмотрели, куда я показывал, ее там уже не было. Она утонула. Кеша, прости меня, не уберег я нашу луну, белолицую красавицу. Как распроклятый Стенька Разин, что персидскую княжну потопил, так и я — утопил нашу королевну. Даже пузырей не было видно. Так она канула в воду.

Сам я подумал, уж не прыгнуть ли мне за ней, но японские матросы схватили меня крепко и привязали к скамейке. Через два часа нас подобрал японский рыболовецкий сейнер, где меня обогрели и подсушили. Накормили суши и дали сто граммов саке. Отвезли в порт, поселили в спецприют для потерпевших кораблекрушение.

Так как весь мой скарб потонул, то выдали мне одежду, деревянные башмаки и зубную щетку. Вот живу уже здесь вторую неделю, изучаю японский язык по комиксам манга, уже могу объясняться с персоналом. А поскольку все мои документы пропали, то теперь я могу считаться гражданином мира. Поэтому я решил пока здесь остаться и пустить корни. Поживем — увидим.

Сумимасен, Иннокентий-сан, за то, что я не выполнил возложенную на меня планетарную миссию по продвижению твоего искусства за рубеж.

Мы сидели молча, потрясенные, опустошенные, не поднимая глаз на Кешу. Когда он прочитал последние строки и отложил письмо, всем стало ясно, что последний шанс был эвфемиридой и этот шанс утонул вместе с дорогой и всеми любимой луной.

— Что ж, — сказал Кеша голосом человека, разом вышедшего за пределы надежд и опасений, — буду писать картины, а то все хеппининги да перформансы. Пора становиться классическим художником — из пуха и сухих цветов создавать пейзажи, как те ребята. У них, наверное, нет проблемы, где достать денег?

пропела Рита.

— Я пойду поставлю чайник, — сказал мальчик.

— Ставь, — сказала Рита. — Но учти, у нас чайник просто светится. Светит, но не греет. Его лучше как лампочку использовать.

— Господи! — воскликнул мальчик. — Лучше б ты этого не говорила! Только все мои надежды рушите. Тася, я тебе не пара!..

— Какая ерунда! — Тася подошла и обняла нашего мальчика. — Ты мой рододендрон, мой клевер, мой тысячелистник…

— А ты, Кеша, мой птичий горец, — сказала я мужу и тоже его обняла.

— А ты — …моя крушина, — рассеянно проговорил Кеша. В глазах у него стояли слезы.

— А Фима — мое мумие… — подхватила Рита.

— Все, друзья, — отозвался Фима, пропуская мимо ушей нежный шелест листвы нашего родословного древа. — Это дело не сдвинуть с места и целой упряжке миллионеров. Проще на Луне дом построить, чем купить тут квартиру, — сказал он виноватым-превиноватым тоном. А сам лежит, сложа руки на груди, как поверженный Наполеон.

— Надо мне будет Фиме сшить ночную треуголку, — пошутила Рита, но никто не засмеялся. На всех нашло такое уныние!

С тех пор как наш маленький, но гордый клан занялся борьбой за место под солнцем, Фима впервые приготовился сдавать позиции. Это был не какой-нибудь нокдаун, мы их пережили уйму за прошедший год! Но каждый из нас, вдохновляемый Серафимом, снова поднимался и с помутневшим взором, покачиваясь, шел в бой. Это был форменный нокаут, знаменующий полное и окончательное поражение.

Мой отец, видная персона, непотопляемый Серафим, умевший ловко обходить все подводные камни, такой у него богатый опыт ориентации по обстоятельствам, столько галстуков человек износил!.. Пожимал руку самому Чарли Чаплину! И вот он лежит на диване, престарелый летами, трагически прикрыв веки, и вся его поза говорит о том, что он никакой не золотой рудник, а простой Акакий Акакиевич Башмачкин, подверженный игре коварных стихий.

Боже мой, да вознесется рука твоя, не забуди убогих твоих до конца!

Все затихли, смолкла этажом выше Аида Пантелеймоновна, затикали наручные часы Серафима, мерно отсчитывая срок сдачи денег. Тысячи людей, дрожащих от страха, застыли на пороге любви, когда внезапно какое-то новое вихревое движение подхватило нас, мы это все почувствовали, не сговариваясь! Перед нами поплыли странные видения сфер, кругов, эфемерных пространств и небесных городов…