Марина Москвина: Дом на Луне

И здесь его ждала неудача. Грянул дефолт, деньги обратились в лебедей, которые снялись с места разом, и, зашелестев крыльями, улетели вместе с основателем этого сомнительного предприятия в неведомые дали.

Фима погоревал-погоревал и опять начал копить, правда, теперь он доверял деньги только Сбербанку. Он и своему другу Тарощину заповедал: только в Сбербанк — самое надежное место, которое было, есть и пребудет вовеки, пока над землей светит луна и восходит солнце.

Однако судья Тарощин с тех самых пор вкладывал свои капиталы только в книгу Цицерона «Избранные речи».

— Даю сто тысяч… рублей! — зажигательно объявила Рита, с этого момента явно собираясь не есть, не пить, а к сентябрю ухнуть на квартиру любимому внуку полностью до последней рупии годовую ветеранскую пенсию.

К всеобщему изумлению — довольно крупный вклад в покупку собралась сделать наша девушка: пятнадцать тысяч долларов. Мальчик, не дрогнув, пообещал добыть не меньше, при этом с укоризной взглянув на нас с Кешей.

Мы посулили самую небольшую сумму по сравнению со всеми. Кеша, очертя голову — пять тысяч. А я, как заправский барон Мюнхгаузен — три. Но если не сравнивать, тоже весьма внушительную, понятия не имея, как мы ею и где сумеем разжиться. Хотя мне тут предложили в одном издательстве переписывать эротические романы.

— Вы детский писатель? — говорят. — Ну и что? Слогом-то вы владеете, а люди, которые читают такие романы, — они как дети!..

Поскольку большинство членов нашего содружества стартовали с нуля, мы принялись разрабатывать стратегию накопления.

Первое. Жестокая экономия.

Всем было предложено затянуть потуже пояса.

— Ладно, — сказал Кеша, — теперь я сам бумагу буду делать. Сварю картонные ячейки от яиц, клея туда добавлю, лепеху такую слеплю. Потом на куски порублю, скалкой раскатаю. Большего мне и не надо.

Второе. Продажа фамильных ценностей.

Сразу на ум пришли книги. Кеша хотел сдать в букинистический собрание сочинений Валентина Катаева, открыл первый том, а там — дарственная надпись: «Рите — от Катаева».

— Эренбурга, — говорит Кеша, — пока не открывал.

— А от Мамина-Сибиряка, — деликатно спросил Фима, — никаких весточек?..

Третье. Всеми силами стараться добывать деньги честным путем, но, если вдруг подвернется сомнительная прибыль, не погнушаться, взглянуть сквозь пальцы.

Естественно, третий пункт относился исключительно к морально состоявшимся членам нашего сообщества, способным выйти сухими из воды, а именно к самому старшему поколению.

Кстати, у Риты мгновенно созрела идея:

— О! — сказала она. — Я давно хочу сделать такие литературные зарисовки — кто меня, где и за что хватал — из знаменитостей!

В итоге собрание постановило: не покладая рук, воскурять фимиам на алтаре бога Мамоны и посвятить этому предмету все величие своего гения, жизненный опыт и познания.

Тем не менее ребром встал вопрос: где бы нам у кого-нибудь одолжить хоть сколько-нибудь.

— Эх, — вздохнул Фима. И рассказал, как ему давно еще из Австралии пришло письмо. Какой-то дальний родственник искал, кому оставить огромное наследство. Но Фима не признался, побоялся, что будут неприятности. Наследство все равно не докатилось бы до Фимы, а то, что было, — все бы отобрали.

Его отец, дедушка Даня, замминистра путей сообщения, после войны получил государственную дачу на станции Валентиновке в поселке политкаторжан. Напротив жила Вера Николаевна Фигнер, народоволка. Она пыталась царя убить — все тогда этим восторгались. Каждый день ей привозили обед из Кремля: ровно в два подъезжала черная «Волга» и серьезный чиновник в костюме выносил кастрюльки с едой. Она была старая дева, седенькая, с палочкой, очень приветливая.

Раза два Дане предлагали выкупить свою дачу — совсем недорого. В поселке у него был единственный государственный дом. Он не согласился.

— Зачем, — говорил он, — мне эта собственность? Меня отсюда никто никогда не выселит…

В точности то же самое, слово в слово, декларировал доблестный дед Степан, рыжий, веснушчатый, солнцеподобный предок Маргариты. С его уходом в махапаринирвану мы лишились двух дач: зимней, с центральным отоплением, в поселке Кратово по Казанской железной дороге. И летней — в Пумпури на берегу Балтийского залива. Я так ясно помню, как море сквозь сосны виднелось у меня в окне за песчаными дюнами.

Оба старика, два этих противника частной собственности, на склоне лет достигли непоколебимой безмятежности. Пережив две войны и две революции, во главу угла они ставили жизнь, ее вечную и неиссякаемую стихию. Степан зарплату приносит — стол ломится от яств: вареники, муссы, пышки, пироги. Людей — полон дом. Какие-то присылали телеграммы. Особенно все ломали головы над телеграммой «Приеду 14-го. Фиса». Кто это Фиса? Все приезжали, кому не лень. Проходит неделя, еще полнедели. Уж на столе картошка в мундире…