Марина Москвина - Кентавр и Маруся

Филя мне говорил:

— Борька, надо тебе чем-нибудь заняться! Хватит ночами жечь керосин. Я буду учить тебя лепить глиняные миски, — и поставил меня перед гончарным кругом.

А теперь представь — крутится гончарный круг, у отца выходят обыкновенные горшки, а под моей рукой рождаются кувшины несусветной красоты в виде торса женщины, причем вот именно моей Маруси. Ее талия, грудь, бедра, плечи и живот, ее округлые теплые мягкие ягодицы, мои руки обвивали ее стан, сплетались с ее руками, сливались в нестерпимом блаженстве, и если к этому сосуду, к его полураскрывшемусярозовому горлу, приложишь ухо — там слышались бормотанье, шепоты и стоны, словно из раковины морской.

Ой, Филя ругал меня, бил даже, пытался опустить на грешную землю. Только тогда притих, когда у него в один миг раскупили мои кувшины и стали еще просить.

Но мать, Ларочка, покойница, никак не желала смириться с тем, что ее дорогое опекаемое дитя гибнет от любви и страсть ему затмевает разум. На меня штаны не влезали, а натянешь с грехом пополам, так они трещали и расползались по швам.

ДораБлюмкина по просьбе Ларочкисшила для меня просторную рубаху до колен, так все только еще больше обращали внимание. Идешь, а впереди палка, как будто скачешь на деревянном коне.

Все ей говорили:

— Да ты жени его!

— Так он несовершеннолетний!

— Тогда отведи его к проститутке, Эльке-распутнице, раз ему так приспичило.

— Или к Маггиду, — сказал благочестивый Эзра-хламовщик, он всегда всех поражал своим здравым суждением. — Маггидприведет его в чувство с помощью особых таинств и заклинаний. Не к эскулапу же его вести, в конце концов! Впрочем, — сказал он Ларочке, — я имею некоторое медицинское образование — я был массажистом в женской бане.

— Так это как раз то, что нужно! — обрадовалась Лара.

— Что ж, в таком случае я тебе дам драгоценный совет, — задумчиво проговорил Эзра. — Мой дедушка был старый еврей. Когда он умирал, он сказал: «Я тебе открою секрет ото всех болезней, в том числе от любви, и ты проживешь долго и умрешь здоровым: три капли воды на стакан водки, и тщательно размешать!» Это были его последние слова, — печально закончил Эзра.

— Царствие небесное, — перекрестилась Ларочка. — Пусть покоится с миром.

И она безнадежно покосилась на мои оттопыренные штаны.

Летними вечерами Иона играл на кларнете в витебском Городском саду.

Там были деревянная эстрада и в пять рядов скамейки, потом клумбы с королевскими бегониями, настурциями и ночным табаком, дальше — танцплощадка под сенью лип, дружно расцветавших в начале июня, — с гудящими шмелями в листве.

Ботик одуревал от запаха цветущей липы, он пригибал ветки и совал голову в самую гущу цветков, вдыхая медовый аромат. Нос у него был вечно в пыльце, как и у Небесной Маруси.

Оба они являлись заранее, усаживались перед эстрадой и смотрели завороженно, как Иона вынимает из чехла колена кларнета — верхнее и нижнее, завернутые в мягкие зеленые полотенца, раструб и мундштук с тростью, превращая сбор своей дудочки в некое священнодействие.

Иона любил эту «ракушку», хотя впоследствии, когда слава коснулась его чела, он воздерживался от игры на открытом воздухе. «Даже в самых благословенных местах, — говорил Иона, — редко сходятся три важнейших фактора — тишина, отсутствие излишней влажности и прекрасная акустика. Но когда я бываю в нашем Городском саду, ты, конечно, помнишь, Ботик, ту эстраду? — я немного становлюсь другим, как будто душа моя исцеляется, как будто я вдохнул другого воздуха…»

Конечно, Зюсямечтал, что сын пойдет по стопам деда: мальчик с детства неплохо пиликал на скрипочке. Но саксофонист БиняКриворот, у него Иона порой брал уроки, предупредил Мастера:

— Должен тебя огорчить, дружище. Он будет духопером.

То, что предсказание Криворотасбылось, по сей день помнят старые джаз-клубы Нью-Йорка на 52-й Street, где он самозабвенно играл на кларнете пикколо, кларнетах «А» и «В», бас-кларнете, но главное, конечно, — на саксофоне и трубе.

Перед железнодорожным вокзалом Витебска, на Соборной и Ратушной площадях толпился народ, уставившись в небеса. Там, на большой высоте (определить ее, конечно, страшно трудно, большинство утверждали: не ниже версты) четко вырисовывался сигаровидный летательный аппарат, при желании можно было разглядеть корзину, а в ней — пассажиров.

Что за дирижабль, откуда он, куда путь держит, осталось неизвестным.

В публике загадочный полет вызвал много толков, вспоминали, как дня два назад, по телеграфным сообщениям, «таинственный дирижабль» появился над Минском. Те, кто благополучно прошляпил это событие, жадно выпытывали у очевидцев подробности о дирижабле, стараясь понять, — не шутка ли это, не газетная утка? Появился летательный аппарат около девяти часов вечера, двигался к мужской Александровской гимназии и скрылся через полчаса в юго-восточном направлении.