Симона Бовуар - Воспоминания благовоспитанной девицы

«Я вижу столько новых людей, из разных стран, разных кругов, такие несхожие типы, что чувствую, как все мои предрассудки уносит прочь, и я уже сама не знаю, принадлежу ли к какому-либо кругу — и к какому именно. Мне случается утром завтракать в посольстве с известными дипломатами, с блистательными женами послов Бразилии или Аргентины, а вечером обедать одной у Ашингера, в дешевом ресторанчике, бок о бок с каким-нибудь толстяком-служащим и греческим или китайским студентом. Я не замкнута ни в какой группе, никакая дурацкая причина не может вдруг мне помешать сделать что-то, что мне интересно, нет ничего невозможного или неприемлемого, и я с восторгом и доверием воспринимаю все то новое и неожиданное, что приносит мне каждый день. Вначале меня заботили формальности; я спрашивала у людей, что «принято делать», что «не принято». Люди улыбались и отвечали: «Каждый делает, что хочет», — и я усвоила этот урок. Теперь я веду себя хуже, чем какая-нибудь польская студентка: выхожу из дома одна в любое время дня и ночи, хожу на концерты с Хансом Миллером, гуляю с ним до часу ночи. Он, похоже, находит это настолько естественным, что я испытываю неловкость от того, что все еще изумляюсь этому». Идеи Зазы также претерпевали изменения: постепенно исчезал ее шовинистический настрой. «Больше всего меня поражает здесь пацифизм, более того, франкофильство всех немцев вообще. На днях я была в кино, смотрела пацифистский фильм, изобличающий ужасы войны, — все аплодировали. Кажется, в прошлом году, когда здесь демонстрировали фильм «Наполеон» {256} 256 «Наполеон» (1925) — фильм французского режиссера Абеля Ганса (1889–1981), вышедший последовательно в нескольких вариантах. Во Франции впервые был показан в 1927 г. и имел сенсационный успех. , имевший бешеный успех, оркестр играл «Марсельезу». В другой вечер в Уфа-Палас публика так аплодировала, что «Марсельезу» повторили трижды при бурной овации зала. Меня бы передернуло, если б до того, как я покинула Париж, мне сказали, что я смогу без всякого стеснения говорить с немцем о войне. На днях Ханс Миллер рассказал мне, как был заключенным, и кончил такими словами: «Вы, наверное, были слишком маленькой, чтобы помнить, но то время было ужасным для обеих сторон, нельзя, чтобы оно повторилось!» В другой раз, когда я ему рассказывала о «Зигфриде и Лимузене» {257} 257 «Зигфрид и Лимузен» (1922) — роман французского писателя Жана Жироду (1882–1944), получивший литературную премию Бальзака и пытавшийся примирить немецкую и французскую культуры. и заметила, что ему будет интересна эта книга, он ответил — но по-немецки мысль прозвучала более энергично: «Это «политическое» или «человеческое»? Нам достаточно толковали о нациях и расах, пусть теперь немного расскажут о человеке вообще». Я думаю, что идеи такого рода очень распространены среди немецкой молодежи».

Ханс Миллер приезжал на неделю в Париж. Он выходил куда-то со Стефой и сказал ей, что в Германии ее подруга изменилась; холодно принятый Мабийями, он подивился той пропасти, которая разделяла Зазу и остальных членов семьи. Сама Заза тоже все больше осознавала это. Она писала мне, что рыдала от счастья, увидев в дверях вагона лицо матери, приехавшей навестить ее в Берлин; тем не менее мысль о том, чтобы вернуться домой, страшила ее. Лили наконец-то отдала свою руку одному из выпускников политехнической школы, и, по словам Ханса Миллера, все в доме стояло вверх дном. «Дома, я чувствую, все уже целиком поглощены уведомлениями о свадьбе, получением поздравлений, подарками, обручальным кольцом, приданым, цветом платьев для подружек невесты (кажется, я ничего не забыла). Эта грандиозная суматоха с формальностями не вызывает у меня большого желания возвращаться, я так от всего этого отвыкла! А здесь у меня жизнь поистине прекрасная, интересная… Когда я думаю о возвращении, то испытываю большую радость оттого, что снова увижу вас. Но, признаюсь вам, я боюсь возвращаться к своей жизни трехмесячной давности. Респектабельный формализм, которым живет большинство людей «нашего круга», сделался мне невыносим, тем более невыносим, что я вспоминаю не столь отдаленное время, когда, сама того не замечая, была пропитана им, и я опасаюсь, что, вернувшись в прежние рамки, я проникнусь и этим настроением».

Не знаю, сознавала ли мадам Мабий, что пребывание Зазы в Берлине не дало того результата, на который она рассчитывала; в любом случае, она готовилась вновь завладеть своей дочерью. Встретив на каком-то вечере мою мать, которая сопровождала Пупетту, мадам Мабий была резка. Мама произнесла имя Стефы. «Я не знаю никакой Стефы. Я знаю мадемуазель Авдикович, которая была гувернанткой у моих детей». И добавила: «Вы воспитываете Симону так, как считаете нужным. У меня иные принципы». Она высказала сожаление по поводу моего влияния на ее дочь и заключила: «К счастью, Заза меня очень любит».