Сергей Довлатов - Русские цветы зла

Пассажиры все до одури приятные: милейшая Розита в суровом сарафане, несколько молодых людей — школьников-бобриков, которые ведут себя довольно сносно — дань романтизму — в поезде, обреченном на крушение. Рядом с круглым радио пенсионер в целлулоидовой шляпе. Потом еще в других купе — девочки-одна другой краше-Валя и Люся и Валя вновь. Проводник тоже ничего себе — «из бывших патриотов», и, наконец, — я.

Никогда раньше я не видела в лицах столько торжественной доброжелательности. В общем мне было, ах, как хорошо. В Красно-железно-Моторске вошли новые пассажиры — несколько старичков и один весьма милый молодой человек с обезьянкой в руках. Он все время к ней ластился.

Поезд тронулся. Вначале ехали молча. После чая начались любопытствующие разговоры о крушении. Подробностей никто не знал. Все знали только время. Пенсионерка в зеленом жакете жаловалась, что узнала из газет: «Вроде бы для всех, а билет с огромным трудом доставала и переплатила».

Вдруг молодой человек с обезьянкой, а его лицо все время вытягивается: губы — в острый угол, почти что в хобот, так он шевелит губами, в манере Чорбы; он спрашивает: «А мы погибнем?» Ну конечно, об этом никому ничего не известно, но я безапелляционно заметила, что, разумеется, погибнем, а для чего же еще тогда крушения устраивать, да еще на таком высоком уровне.

Вскоре все эти разговоры мне наскучили и я вытащила журнал. Это была «Америка». Проводник — он тут как тут: ходит с колокольчиком на палочке и металлическим голосом сообщает правила: «Читать разрешается только в ватерклозете».

Я уже сидела со снятыми штанишками на стульчаке. Воняло, но не так, как во всех поездах. Я перелистывала журнал. Снаружи он был нормальный, но, может быть, вы помните журнал с голографическим орлом на обложке, так вот, этот был еще более странный. Внутри это пластиковая сумка, такие бывают у стюардесс. На пластике — поры. Действительно, они как на коже: дышат, сжимаются и расходятся ярко-оранжевыми дрожащими поверхностями. В пакете — кассета. Я поставила кассету, и на ней была полная и подробная запись «Лета, которого м.б. никогда не было». Страницы журнала с легкостью перелистывались. Фотографии отменного качества.

Все было необычайно ярко. Непонятным образом откуда-то накатилась синяя волна. Пробежал кто-то не узнанный мною, но до боли знакомый. Впрочем, лица я так и не разглядела, только до боли родной след промелькнувших рук, ног движения — давал мне основания помнить об этом всегда. Я еще не успела разглядеть следы на песке, чтобы понять, мужчина это был или женщина, как море смыло следы и передо мной снова лежал сухой песочный пирог. В туалет постучали. Я, мгновенно застеснявшись потаенного изображения, перелистнула страницу. За дверью было тяжелое сопение: «Этот ветер остался от войны», просипело за щелью. «Я ветеран войны… — послышалось кругом. — Я, понимаешь ли…» Открывать я не собиралась. «Просраться-то дадите перед концом?» отмороженно хихикнула я. «Там — беременная», — послышалось за дверью. Возня продолжалась. Все что-то шуршало. Веши я видела из-за этого не целиком, а только фрагменты. Они наплывали большими размытыми деталями и отплывали куда-то в туннель. Наконец рука моя завозилась с замком, и дверь открылась. Снова все приобрело свои масштабы. В дверь просунулась пожилая дама вроде Розиты — вся в орденах… ветер войны… «Я боюсь крушения», — сказала она мне жирным красивым курсивом (полушепотом), озираясь на звук колокольчика. Вытащила капитанский погон, протянула: «Я единственная боюсь. Что делать? Помоги, Дочка».

Унитаз раздвоился и удобно предлагал свое второе очко, и урчал, и шуршал, и был необычайно услужлив. Мы не заперлись и озирали весь длинный желтый коридор. Она уселась рядом со мной. Мы следили за дрожанием коврика и книжек в стеклянных мешочках. Из купе никто не выходил. Я перелистнула страницу. «Эпизод рождения Венеры». Бабка наклонилась, руки у нее дрожали: «Как фильм-то называется?» — «Астенический синдром, или Детство дьявола», — прокуренными губами шептала режиссерша. И вдруг из воды выходит Йохананов в черных трусах и в кирзовых, черных же сапогах и с видеокамерой, закапанной остатками моря. И на пляж прибежали вдруг, откуда ни возьмись — куча маленьких знакомых и незнакомых девушек. Все они в ярких купальниках. «Родился! Родился! — кричат они. — Вскипела морская пена!» Я вглядывалась, но так и не нашла нас среди этой пестрой орущей компании.

На следующей странице ко мне подошел весь желтый от налипшего песка журналист. Интервью для журнала «Америка»: — Ваш любимый город? — Рим, — а про себя думаю: «Не город Рим живет среди веков, а место человека во Вселенной…» Он повторил это вслух, получилось сипло. — Откуда вы знаете, что я подумала? Просто я опытный Журналист. Он куда-то убежал, вероятно, в свою Америку. До крушения оставалось полчаса. На кухне кто-то кричал сипло и весело: «Ну как помирать-то будем?» Звуки радио все усиливались. Незабвенная и полная ностальгических амбиций песня «Мастер и Маргарита» звучала сегодня как-то особенно сладко, как это бывает в последний раз. Из кухни вприсядку выскочил мужик, и его швыряло по желтому коридору. Иногда он залетал в купе, и тогда там визжали девчата: Валя, Люся, и тоньше всех — Валя.