Владислав Артемов - Император

— Понятно. Все мы живём каждый в своей реальности, но ведь есть же и нечто общее. Одинаковое для всех. Мы же как-то стыкуемся.

— Реальность Ерофея Бубенцова прекрасно стыковалась, согласовывалась с реальностью нашего мира. Никаких противоречий! То есть в ней было только то, что могло быть! Ничего фантастического, болезненно искажённого. Да, это было своего рода художественное творчество, вымысел. Но вымысел, построенный по законам реализма.

— Но есть же реальные факты, объективные, так сказать...

— Важны не факты, а интерпретация! Важна правильная смесь реального и созданного нашим воображением. Человек живёт на границе миров. Все мы в этом смысле творцы, выдумщики. Вспоминая, к примеру, своё прошлое, мы невольно подмешиваем к реальным событиям известную долю вымысла. Иногда весьма значительную. И сами того не замечаем. Чаще вымысла бывает гораздо больше, чем реального.

— С умным человеком сам умнеешь, — тонко заметил Муха. — Думаешь и говоришь по-иному. По крайней мере, слова подбираешь умные. «Дискурс», «парадигма»... Я так понимаю, что в жизни Бубенцова процент вымысла был превышен. Мера нарушена.

— Некоторые детали просто умилительны! Вообразил, что профессор Покровский подарил ему в детстве пыжиковую шапку. Выписываясь от нас, прихватил её на память. Да, пыжиковую шапку профессора, — с улыбкою продолжал доктор Шлягер. — Это заметили все сотрудники и медперсонал, но догонять и отнимать не стали. Оно понятно, такие шапки давно вышли из употребления и ценности не представляют. Хочу вам сказать, что придуманная иная реальность вполне для них реальна. То есть там есть не только радостное, но и печальное. Как и в нашей с вами жизни. Например, пациента постоянно мучила совесть. Он называл себя неоднократно иудою. Полагал, что совершил предательство, отнял у профессора квартиру. Лишь на том основании, что время от времени его помещали в палату, для чего приходилось утеснять профессора. По понятиям Бубенцова о справедливости, человек, что-либо приобретая, отнимает это у ближнего.

— То есть его мучила совесть за выдуманные, воображаемые преступления?

— Видите ли, и в реальной реальности, и в вымышленном вымысле действуют одни и те же нравственные законы. И там, и здесь человек постоянно совершает выбор между добром и злом. Поверьте мне, выбор этот одинаково труден.

— Занятно, занятно, — проговорил дознаватель Муха, немного уже утомлённый красноречием доктора Шлягера.

Тот же, напротив, вдохновлялся всё больше.

— Вы знаете, что в этой истории самое интересное? Самое, так сказать, центральное? Корень зла? Квинтэссенция?

— Ну? — уже несколько угрюмо отозвался Муха.

— В центре всего находилось убеждение Ерофея Бубенцова в том, что вся мировая история, весь человеческий прогресс нужны были лишь для одной-единственной цели. «Какой же цели?» — спросите вы. Отвечаю. Все мезозои, динозавры, мамонты, бронзовый век, античность, приход в мир Иисуса Христа, войны, землетрясения, географические открытия, живопись и литература — всё-всё-всё, что совершилось в мире, совершилось лишь для того, чтобы в результате взаимодействия миллиардов случайностей родился, вырос и был поставлен перед тяжким нравственным выбором маленький человечек — Ерофей Тимофеевич Бубенцов! А? Каково?

— Да уж... — протянул дознаватель неопределённо.

— И вы знаете, меня настолько это поразило... Я задумался. И, ей-богу, едва не... Ведь и в самом деле каждый человек может про себя сказать то же самое! Именно он находится на острие истории. Для него такое соображение абсолютно законно, правильно, несомненно. А как же иначе? Ведь вся совокупность земных событий привела к тому, что произошло самое главное на земле — родился я! И убеждение это настолько естественно, настольно очевидно, что не нуждается ни в каких подтверждениях. Я родился! Если бы не родился, то к чему весь мир? Вот какое значение имеет маленький человечек! А отсюда вытекает, что каждое его слово, каждый его поступок имеет космическое значение! Таким образом, самомнение возводит человека на высочайшую ступень, делает его ценнее всего мира. Помните: «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Именно это убеждение легло в основу безумия Бубенцова.

Слушать чужую историю болезни становилось уже утомительно и скучно. Дознаватель Муха поднялся:

— Шапку, стало быть, прихватил? Головной убор.

— Представьте себе. — Доктор недовольно нахмурил брови, шумно всхрапнул. Как будто одышка... Мысль его ещё трепетала по инерции, но уже не на вольном просторе, а теснилась в тёмном каземате головы. Прекратилось естественное истечение слов. А слова, как известно, это — дыхание мысли.