Ольга Брейнингер: В Советском Союзе не было аддерола

– Лиза, ты должна принять их здесь, у меня на глазах.

– Да, прости, я… задумалась.

Я положила все таблетки на язык сразу, залила водой, проглотила и вернулась в палату. Мона разговаривала со своим врачом в коридоре, а Эмили лежала в постели с книжкой, включив ночник. Верхний свет, как обычно, был выключен. Я забралась под одеяло и закрыла глаза. Но прошло десять минут, двадцать, полчаса, а я все не засыпала. Книга Эмили уже лежала на полу, Мона давно проскользнула в постель, а я всё смотрела в потолок и не хотела спать. Наконец я решительно встала и отправилась завтракать.

Через несколько часов, когда я вернулась с процедур, я увидела, что Мона и Эмили наконец проснулись.

– Я выздоровела, – сказала я прямо с порога.

Обе резко обернулись.

– С ума сойти, – первой отреагировала Эмили и подвинулась, освобождая место с собой рядом. Я присела к ней. Мона как будто застыла, смотря на меня. Мне вдруг стало жаль ее.

– А как ты поняла? – спросила она.

– Я не знаю, – сказала я. – Просто я проснулась и поняла, что… Что это закончилось.

Утром в день выписки я ждала своей очереди в ванную, постукивая по стене зубной щеткой, когда услышала за дверью голос Моны.

– Нет. Я не знаю. Нет, всё, у меня уже силы на исходе, никакого терпения нет, понимаешь? Все говорят: скоро, скоро, а я не понимаю, что это значит – скоро. Ты просто не знаешь, как это, а для меня у каждого дня ни конца ни края. Я устала просыпаться и понимать, что наступил еще один день. Я знаю! Я обещаю, что буду.

– Проверка, – протиснулась мимо меня Джуди и постучала в дверь.

– Мона! – резко крикнула Мона.

– Тебя вижу, – чиркнула в списке Джуди, кивнула мне и пошла дальше.

– Я все помню, помню! Как ты думаешь, я бы так долго продержалась? Я каждый день продолжаю, и продолжаю, и продолжаю. Ты прости, что я тебя так расстраиваю, мама, но я уже не знаю, как еще дальше! Я не понимаю, как это так, человек от боли должен умереть, а я все просыпаюсь и просыпаюсь каждое утро. Не надо мне говорить, я уже и так сильная! Уже не с кем сравнивать! Мама… Извини, пожалуйста, мама… Я несправедлива. Но как я могу быть справедливой, если мне постоянно больно! – сорвалась она на крик.

Дверь открылась, и из ванной вышла Мона с полотенцем, перекинутым через плечо, как горностай.

– Привет, Лиза, – сдержанно сказала она, хотя глаза и губы у нее были опухшие, а руки все во вздувшихся красных царапинах, как у Эмили раньше.

– Привет, – неловко сказала я.

– Слышала, да?

– Да. Прости.

– Да ничего, ты что. Сама виновата.

Мы помолчали еще немного, и вдруг Мона призналась:

– Я так устала, Лиза, так устала… – сказала она, глядя в стену. – А за тебя рада, что ты такая везучая, выбралась. Я бы тоже так хотела…

Эмили пробыла в больнице еще две недели после того, как меня выпустили. А потом выписали и ее, и Мона осталась одна. Мы даже не могли к ней приезжать: после выписки не разрешают приходить в больницу в течение двух месяцев, даже если там остались твои новые друзья. Приближалось Рождество. Мона все еще оставалась в больнице, и о ее новостях мы узнавали только через звонки и сообщения, которые приходили реже и реже. А потом она написала, что решила отказаться от лечения и вернуться домой. Я смутно догадывалась о том, что с ней происходит. Как и всех больных биполярным расстройством, ее пичкали литием – и, подобно многим, состояние Моны от этого не столько улучшалось, сколько разрушалось.

Мы с Эмили забирали ее. Я видела Мону разной: веселой, грустной, плачущей, истеричной, спокойной. Но по сравнению с тем, как она выглядела теперь, в первые дни нашего знакомства она была крепкой и полной сил. Щеки у нее запали, губы казались синими, а волосы скатались, будто она не расчесывалась месяц. И она больше не улыбалась. Мы думали пойти в какое-нибудь кафе – отпраздновать освобождение, – но Мона попросила, чтобы мы сразу поехали домой.

Даже Эмили потерялась. В зеркало заднего вида я видела, как она держит Мону за руку.

– И что ты будешь делать? – спросила она.

– Я не знаю, – ответила Мона глухо. – Буду пробовать справляться сама. Я читала, что у некоторых получалось, им становилось даже лучше. Можно… можно бороться с болезнью, не поддаваться… Может быть, снова попробую съездить в Россию.

– Мона… – начала Эмили, но та перебила ее:

– У меня все равно нет другого выбора, если ничего не помогает! Не надо спрашивать, я не хочу ничего обсуждать, – выкрикнула Мона, ее плечи задрожали, и, обняв Эмили, она расплакалась.