Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— Как что — работа и еще раз работа.

— Эй, Гунчев, — снова сказал Генерал. — Ты остаешься или как? Я должен это записать.

Гунчев вгляделся в него, в его глубокие голубые глаза, которые все могли вместить и подвергнуть отстою, в руку, которая ждала, занеся остро отточенный карандаш, как ятаган над склоненной шеей, и снова почувствовал дрожь. И Генерал был ненормальным, и Спас, и Босьо, и бабка Воскреся — все они были ненормальными в этом селе и могли оставаться, а Йордан уедет, и Дышло и Зорька с Недьо и маленьким Димитром — они должны уйти к людям, к своим, в Рисен, найти другую землю, другую работу… Он закрыл глаза, поняв, что в эту минуту он прощается с прошлой жизнью, с родным селом и домом, с Кудрявым холмом и Васьовым, с Овечьим родником и Большим лугом, со всеми камнями и мешками, которые он здесь таскал-перетаскал, со всеми снопами, крестцами и копнами, с мотыгой и лопатой, с теткой Анной и всем миром. Гунчеву показалось, что он уже умер и лежит под землей, усыпанной цветами, а Лесовик и Генерал склонились над его могилой и все спрашивают и спрашивают, а он не может ответить.

— Не могу, — произнес он, и слезы закапали из его живых глаз.

Бабка Воскреся прислушалась. Отсюда, с галереи, ей все было слышно. Скоро закашляет Лесовик, а сейчас за забором промяукала кошка Дачо, оставшаяся без хозяина. В доме Сеиза день и ночь трудятся жуки-древоточцы. В тихие ночи бабка Воскреся и их слышит. А котелок?.. Во дворе у Дышла ветер раскачивает забытый на гвозде маленький луженый котелок. И телефонные провода, натянутые, как струны, под самыми окнами бабки Воскреси, наигрывают что-то тоненько и нежно, и висячий мост-качели над оврагом поскрипывает, хотя никто по нему давно не ходит. Мост этот смастерил Дачо, хорошо смастерил, и много народу по нему прошло. Куда ушел весь этот народ? Почему не вернулся?

Бабке Воскресе почудилось, будто люди вернулись, перешли через овраг и разошлись по домам, и козье стадо прошло по мосту, только одна рыжая коза отошла в сторонку и перебралась вброд — упрямая, сумасбродная была эта коза, не хотела ходить в общем стаде. Звали ее Сашкой. Шкура ее до сих пор висит у Недьо в сарае, а копыта и рога пошли на клей, их отдали, когда собирали утильсырье. Из мяса Дачо сделал бастурму — пальчики оближешь! На все руки был мастер этот Дачо. И дровишек мог напилить механической пилой, и поросенка заколоть, и висячий мост смастерить, и козью бастурму приготовить. Чу! Кто бы это мог позвонить по телефону? Ишь как заиграли провода!

И эти снова принялись щелкать. Легонько так, робко, будто исподволь, — не сразу и услышишь. Но знай лопаются и пощелкивают! Кто, спросишь? Да почки, почки лопаются! Утро залило дома ярким светом, сверкнул крест над церковью, вода в овраге сделалась синей, небо приподнялось, и открылись сады. Вот-вот задымится земля и роса выпадет. Вылетят пчелы, тяжелые, отвыкшие летать, заползают по оконным стеклам мухи, ковер выпустит запах, тяжелый, столетний запах, который он удерживал в себе всю зиму. Пятно на стене, под иконой, давно уже начало расплываться — оно съело весь лежавший на крыше сугроб, высосало талую воду с черепицы. Надо бы его побелить, да только надолго ли — оно ведь ненасытное.

Вот наконец закашлял Лесовик, послышался плеск воды. Он умывался во дворе. Сейчас напьется крепкого кофе и, ухватившись за балку навеса, немного повисит для утренней разминки. Вот повис — тщательно выбритый, со следами порезов на худых щеках, в кожаной кепке, — и бабка Воскреся, как это бывало обычно по утрам, принялась его тихонько убеждать:

— Уезжай-ка ты в Рисен, Лесовик, здесь ты совсем одичаешь.

— Никуда я не поеду, здесь останусь.

— Тебе семь орденов дали.

— Дали. Ну и что с того?

— Столько раз «джип» за тобой приезжал…

— Ну и пусть приезжал. Все равно не поеду.

— Активным борцом против фашизма и капитализма [21] Почетное звание Активного борца против фашизма и капитализма в Болгарии присваивается ветеранам компартии, активистам и участникам движения Сопротивления. тебя сделали.

— Никто меня не сделал, я всегда был активным.

Оба помолчали, чтобы осмыслить сказанное, и бабка снова принялась уговаривать — сверху, с сундука, где она сидела, как кошка, поджав ноги:

— Глянь-ка, аист вернулся, ветки и прутики для гнезда носит.