Улах сжимал под мышкой мешковину с кларнетом и форменную фуражку Бе-же-де — Улах нахлобучил ее за первым же поворотом. Позади всех, сдвинув на затылок шапочку «Спорт-лото», бежал, подпрыгивая и вихляя боками, цыганенок в розовом дамском трико с резинками ниже колен.
Они все уменьшались и уменьшались в размере и, наконец, совсем исчезли в пламени разгорающегося дня, который снова поджег виноградники, шоссе и мост и уже подбирался к старому умирающему селу, а село все горело, горело и никак не могло сгореть.
Бе-же-де разыскал свою жену Мицку там, в кукурузе, где она сидела, воткнув пятки в рыхлую землю. Он взял ее за черную костистую руку и, заставив встать, обнял. Она не вздрогнула, не засмеялась, не сказала ни слова. Бе-же-де понял, что мимо их ликвидированной железнодорожной станции прошел без остановки не только двести пятый — прошло без остановки и нечто другое. И чтобы навсегда ликвидировать всякое воспоминание об этом «другом», он сказал хриплым голосом:
— Что с них возьмешь, с этих паршивых цыган?
Когда-то этот стол служил для президиума, а сейчас за него сели только трое. Было время, когда на повестке дня стояло до пятнадцати — двадцати вопросов, собрания кончались под утро и люди вываливались во двор, угорев от табачного дыма, облаком висевшего над их головами. Глаза воспаленные, в горле горчит… Ругались, спорили, говорили о бригадах и квадратно-гнездовом методе, силосе и классовых врагах, натуральной оплате и бытовом разложении…
А теперь они втроем сели за стол президиума, положив руки на выцветшую кумачовую скатерть, — Лесовик в центре, Генерал и Гунчев по бокам. В тишине было слышно, как Генерал — в накинутом на плечи кителе без погон, при пяти орденских колодках с левой стороны, над карманом, — медленно и сосредоточенно чинит карандаш. Лицо широкоскулое, загорелое, нос массивный, слегка на сторону, губы белые, обветренные; они быстро пересыхали, и он их все время облизывал. Гунчев устремил глаза в одну точку — такие кроткие, женские глаза, полные нежности; его большие, широкие, как лопаты, ладони лежали на скатерти, один ноготь был совсем черный… «Все же мы — сила! — подумал Лесовик, — Пусть нас только трое, но мы — сила».
Генерал поправил чистые листы — на первом большими буквами сверху было написано: «Протокол» — и откашлялся.
— Начнем, товарищи, — сказал Лесовик. — Партийное собрание считаю открытым. Итак, прежде всего повестка дня. Выбирать президиум, я думаю, незачем…
— Абсолютно, — сказал Генерал.
— Так, — продолжал Лесовик, — протокол вести будет Генерал. Предлагаю один-единственный вопрос: обсудить положение.
— Слушай, Лесовик, до каких пор мы будем его обсуждать?
— Гунчев, я тебе слова не давал. Если хочешь внести предложение или поправку к повестке дня, предоставляю тебе слово.
— Зачем мне слово? Не хочу я слова. Я только так…
— Значит, других предложений по повестке дня нет?
Гунчев мигнул. Генерал держал наготове остро заточенный карандаш, его светло-голубые глаза ждали.
— Нет, — заключил Лесовик.
«Нет? Как это нет? Жители нижнего квартала требуют две бригады, а народу у них только на одну. Кто будет бригадиром? Сеиз или Сарандев? Звено Графицы подняло вопрос о натуральной оплате — почему она не для всех одинакова? Нужно послать двоих на курсы трактористов. Один есть — Иван Стоянов, а кто второй? Йордан Брадобрей учиться на тракториста не хочет, они вдвоем с Гунчевым — бригада, ударная, для самых тяжелых работ, на любом участке… «Верно, Гунчев?» — «Верно». Второй вопрос: борьба с религиозными предрассудками. Нужно: а) пресечь вражду из-за аиста, свившего гнездо на церковном куполе, под самым крестом. Кто прав? Причетник, который старается прогнать его с крыши, или бабки? Действовать спокойно, методом убеждения; б) усилить антирелигиозную пропаганду, активно включившись в атеистическое движение. Провести беседу с бабками. Спокойно, методом убеждения; в) бабки не хотят попа, хотят сами отпевать и хоронить усопших, сами мести и убирать церковь, сами покупать и продавать свечи, которые хранятся в коробке из-под печенья. Обсудить, что ставить на могилах — кресты или пирамидки?.. Следующий вопрос: положение со Спасом. Если он будет продолжать высказываться против народной власти и кооперативного строя, принять строгие меры. «Какие меры, Лесовик?» — «Если не возьмется за ум, меры найдутся. В конце концов, пролетарская мы диктатура или нет?» Вопрос третий: открыть детские ясли… Вопрос двадцать третий: закрыть детские ясли. У нас в селе только один ребенок — Димитр, сын Зорьки и Недьо… Постойте, не сбиться бы с повестки дня. У Зорьки и Недьо уже есть сыновья и дочери в городе, и внуки у них есть, а они решили пожениться. Морально это или аморально? Обсудить это на партийном бюро, хотя оба они беспартийные. Резолюция партийного бюро: «Пусть поженятся — столько лет в селе не было свадеб, — а детям и внукам написать официальное письмо, подписанное Лесовиком. Зорька и Недьо всегда были добрыми соседями и жили в согласии, дети же их бросили, приезжают раз в два-три года…» Поставить на вид Бе-же-де, чтобы перестал распускать сплетни. «Как это поставить на вид, ведь он не член партии?» — «Ничего, что не член…» Следующий вопрос: о школе, ее бывшем директоре, учителе Димове, и школьном звонке, в который он звонит когда попало без всякой надобности. «Пусть учитель Димов вернет земной шар в форме глобуса, который он забрал к себе домой…»
Читать дальше