Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

Молча, с непокрытой головой, стоял Лесовик под дождем, Дышло, в черном немецком клеенчатом плаще, протянул ему руку:

— Ну, Лесовик, прощай, хоть ты и вымотал нам всю душу…

— Не я вам ее вымотал, — глухо заметил он, — а историческое развитие…

— Уж и не знаю кто, только… — снова завелся Дышло. — Когда ты мне дал пистолет, чтобы застрелить Алишко, очень мне хотелось тебя убить.

— Чего ж не убил? — возмущенно крикнул Лесовик, словно речь об этом зашла впервые.

Крестьяне стояли под дождем, глядя в землю, не смея поднять головы, взглянуть в глаза партсекретарю. Гунчев хлюпал носом и тер его мокрым рукавом. Дышло наклонился, поднял с земли какой-то оброненный ремешок и, раскрутив его в воздухе, зашвырнул в бурые воды оврага.

— Прощай, Лесовик, — невнятно пробормотал Гунчев.

— Ты ведь член партии, ударник! — заорал Лесовик. — И ты дезертируешь? Куда вы едете? На кого бросаете землю?

Ему не ответили. Йордан Брадобрей жевал хлеб. Недьо и Зорька садились в кабину, сынишка их, Димитр, тоже.

— Зачем мы вас поженили? — закричал Лесовик. — Зачем вы родили сына, когда у вас уже внуки были? Ведь вы собирались стать новыми людьми. Ведь это были первые роды за столько лет!..

Недьо беспомощно моргал, сникнув. Зорька заплакала, ее седые волосы прилипли к вискам, мальчуган в новой синей фуражке шмыгал носом.

— Лесовик, перестань, — чуть не плача, сказал Недьо. Он помог Зорьке забраться в кабину и сесть рядом с сынишкой. Забрызганное дождем стекло скрыло их лица. Грузовик тронулся, Рисенский комплекс прислал за ними машину, а за Дышлом — телегу.

Лесовик отпрянул, грузовик обдал его жидкой грязью и покатил в гору.

— Какие участки нам выделили, Лесовик! — сказал с набитым ртом Йордан Брадобрей. — Хозяйство большое, современное, наши не нахвалятся, все хорошо устроились. И людей много, и всего остального, а здесь мы одичали бы, Лесовик.

Йордан водрузил бочку на второй грузовик, задвинул клетку с курами, куры, выпучив глаза, хлопали крыльями. Потом Гунчев и Йордан сами залезли в кузов. Йордан все еще жевал. Второй грузовик тоже тронулся, за ним двинулась телега с Дышлом — он был черный, как мокрая угасшая головешка. Лесовик побежал следом, на чем свет кляня их за то, что они бросили свою землю, свои дома, свое хозяйство, пепел своих очагов…

«Где моя душа? Да вот в этих людях, что бегут сейчас из родного села, в людях, которым я каждый день вбивал в голову надежду на будущее — и когда вспахивали межи и объединяли нивы в общие поля, и когда столько лет трудились плечом к плечу…»

— Когда-то не было у нас ни люминесцентного освещения, ни тротуаров, а амбары были полным-полны, — внезапно вмешался Спас. — Свадьбы играли, детей рожали… И зачем тебе сейчас эти двадцать два столба и эти тротуары? Да еще тумба для театральных афиш! Даже помирать некому, а то можно было бы использовать ее для некрологов. Собирай-ка ты лучше манатки и переезжай в Рисен. А я за твой дом примусь, полы добела выскоблю, чтобы можно было в одних носках ходить. У тебя и сад что надо: четыре персика, одна черешня… И орех небось дает неплохой урожай…

У Лесовика аж дыхание перехватило, в глазах потемнело, он глотнул воздух и сунул руку в задний карман, где лежал пистолет. «Постой, когда ж это мы вели со Спасом такой разговор? — спохватился он. — Да я от одиночества начал разговаривать сам с собой…» Оглядевшись, он обнаружил, что стоит на окраине села, рядом с двадцать вторым столбом. «Не дождешься ты, Спас, от меня такого!»

Утром «джипка» Ликоманова снова остановилась перед его воротами. Лесовик вышел хмурый, пригласил гостя в дом — сесть по-человечески, потолковать. «Нет, мне недосуг, — ответил Ликоманов, — время не терпит, мне еще надо объехать весь район, восемь хозяйств — дело не шуточное!» Лесовик его разглядывал: териленовый костюм, дорогие черные полуботинки, белая рубашка и вишневого цвета галстук — можно подумать, собрался на окружную конференцию. Это тот самый Ликоманов, с которым они вместе учились в партшколе, — он потом еще окончил заочно агрономический факультет, — тот, с кем они сидели рядом на разных совещаниях… «Постарел, но живот еще не отрастил, лицо загорелое, сухое, губы тонкие и острые, нос колючий, глаза — бритва. Ай-ай-ай, — думал Лесовик, — восемь хозяйств, полуботинки, териленовый костюм…»

— Ну, что ты решил? — спросил Ликоманов, закуривая сигарету.

— Что я должен решать? Я же тебе тысячу раз говорил — село не брошу!