Юрий Купер - Сфумато

– Почему снег? – спросил я с любопытством.

– А вот потому, что душам холодно. Когда снег, надо уходить.

– Ну что ты бормочешь про какие-то души. Ты мне сама нужна.

– Нет, миленький. Есть у меня здесь дела. И не могу я жить свободно, пока их не закончу. И знать тебе о них не надо, мал еще. – Она поцеловала меня и ушла к двери, перекрестив в воздухе и как бы шепча про себя: «Некрещеный небось».

– Как зовут-то тебя? – вдруг, спохватившись, спросил я.

– А какое твое любимое имя?

– Полина. Бабушка была у меня, Поля.

– Ну, так и назови Полиной.

Я помню ее фигуру в проеме двери на фоне утопающей в дожде деревни. Она ее не закрыла, возможно, случайно или просто хотела, чтобы я подольше мог видеть ее, уходящую в глубину завесы дождя и тумана, стелющегося над грязной, размытой дождем дорогой. Она на секунду остановилась у фундамента стройки, посмотрела на кусок фанеры, прошла еще несколько шагов и, не обернувшись, исчезла.

Сидя на крыльце в ожидании Федора, я смотрел на деревню, свинцовое небо и продолжал думать о моей незнакомке, о ее сне. Какие у нее здесь могут быть дела? Не хотелось верить, что все кончено. Потом, видимо, устав от всего, стал лениво размышлять по поводу того, что было бы правильней подмешать в белила и жженую кость, охру или сиену, чтобы попасть в цвет серого и сырого утреннего неба. «Белила, охра, слоновая кость, чуть-чуть ультрамарина», – бубнил я про себя.

Из тумана медленно выползла полуторка. Заглушив мотор, из машины выпрыгнул Федор все в той же зимней шапке.

– Московское время… Ну что, вдарим по бездорожью. А то, может, останешься. Вишь, простор такой, попьем чего-нибудь, можно сказать. С невестой познакомлю, с дочкой моей… Она уже и смену, небось, закончила. На стройке ночным сторожем работает.

Я промолчал.

«Что останется у меня от этой ночи? – спрашивал я себя. – Возможно, она исчезнет из памяти, подернувшись патиной времени, как дымкой сфумато…»

Открыв дверь в мастерскую, я услышал раздраженный голос Митяя:

– Мы росли в дерьме. Теперь решили вдруг стать интеллектуалами…

Я вошел в прокуренную кухню. Митя сидел за столом, посасывая сахар. Женька и Кирилл – на диване слушали его в полудреме.

– А-а, садись, это тебя тоже касается, – сказал он мне вместо приветствия.

Митя постарел за тот долгий период, пока мы не виделись. Женский свитер, заношенная теннисная рубашка с выцветшим воротником, обвисшие на коленях брюки. Он говорил, почти не открывая рта, стесняясь отсутствия передних зубов. Теперь он редко покидал свою комнату в Покровском-Стрешневе, где жил со своей старой матерью Рахилью Абрамовной, женой Валькой и ее маленькой дочкой от первого брака. Комната была так мала, что могла вместить только две небольшие койки и квадратный стол, который служил и обеденным, и рабочим для рисования.

Жена Валька, известная как Бонасье, была привезена Митей из Харькова, что явилось следствием безумной страсти, охватившей его во время отдыха на Черноморском побережье. Теперь он говорил о Вальке с горечью, как об обычной харьковчанке, чью психологию он никак не мог понять.

– Ты знаешь, Бонасье оказалась дурой, – сказал он, не окрашивая фразу эмоциями, с каким-то безразличием. – Я привез ее в Москву, официально зарегистрировал с ней брак, нашел ей работу в почтовой ящике. Вчера она торжественно заявила: «Ты знаешь, я получила первую зарплату». – «Поздравляю», – ответил я. С какой-то странной улыбкой она вдруг произнесла: «А денежки мои, Митя, ты фиг получишь». Ну что ты можешь сказать на это? – Он причмокивал, посасывая кусок сахара, и, не дожидаясь моего ответа, добавил: – Надеюсь, ты не считаешь, как все остальные, меня мудаком?

– Нет, – коротко ответил я.

– Достойный ответ. Не ожидал. Ты должен понимать, что только умные люди могут позволить себе роскошь делать глупости.

– Как Муська? – сменил я предмет разговора, вспомнив о его первой жене.

– Муська? Что Муська? Успокоилась. Я ее навещаю иногда. Она живет с матерью. Та подслушивает под дверью, пока мы выполняем супружеские обязанности. Ты знаешь, мы ощущаем сейчас что-то запретное в наших сексуальных отношениях и подслушивании тещи. Я потерял чувство, что сплю со своей пусть и бывшей, но женой, и это приносит мне намного больше удовольствия, чем раньше. Теперь она не задает идиотских вопросов, которые полностью убивали мое либидо: «Митя, почему ты не носишь дома тапочки? Я не могу вечно стирать твои носки! Ты купил масло? У нас не хватит на завтрак». После таких разговоров я впадал в ярость и не мог кончить. В настоящее время я думал про обложку последней книги Матвея Грубияна, которую делал для «Совписа». Знаешь такого еврейского лирика?.. Я изобразил его с авоськой, в которой лежит огромный кусок масла, тапочки, а под мышкой куча книг, подписанных именем Матвей Грубиян.