Ишь ты, какой говорок. Снова рука чешется. Спокойно:
– А областные специалисты придерживаются иного мнения. Да и какая операция в таком возрасте? – Жидкову: – Выписку из области принеси.
Жидков толком идти-то не может, два шага – и задыхается. Обгоняет его, заходит в палату, двухместная, еще какой-то гниющий старик. Не могли дать отдельную? Все-таки – второй секретарь, не колхозник какой-нибудь. Надо историю уважать. Роется в тумбочке, жуткий смрад, это не от старика: остатки пельменей, которые посылала. Жидков наконец доплелся:
– Слушай, Ксюха, пасеку у меня купи, а?
Пошел ты со своей пасекой! Ага, вот: “…консервативное лечение по месту жительства”. Врач кривится: кто эту чушь написал? Они там не разбираются… А ты, значит, разбираешься? Чего-то начинает ей объяснять. Она не понимает, не слушает. Вдруг включается:
– …С операцией он может сколько угодно прожить. Мы его уговорили, почти. А вы должны быть не частью проблемы, а частью ее решения.
Это уж слишком! К главврачу: так, чтобы каждый день капельницы, дважды в день. Под его ответственность. Под личный контроль. Говнюка этого к Жидкову не подпускать. Ваших женщин – с праздником.
– И вас с наступающим, Ксения Николаевна, здоровья вам!
– Павел Андреевич на месте?
– На месте он, на месте, для вас, Ксения Николаевна, всегда на месте.
Что за глупая улыбка? А потому что – знает.
Пять лет назад она пришла к Паше, только вступившему в должность, – его и привела сюда Ксения – простой парень, главное, что из местных (из местных плюс дед воевал, внук солдата, вот и все его козыри), – поздравить, пожелать многих лет работы на благо города. Поговорили о том о сем, и вдруг – стал толкать ее в заднюю комнату: “Посмотрим кино про меня?” – Какое еще кино? – “Увидишь, Ксения Николаевна, интересное”.
В комнатке диван, занавешены окна. Паша навалился сзади, как учили: женщины любят силу. “ Ты что творишь, Паша?” – “Ухаживаю”. – “Сдурел на радостях, да? Я ж почти бабушка. Девки в городе перевелись?” Паша чуть отодвинулся, покрутил головой: “Мне теперь статус нужен”. Опять принялся за нее. Ладно, будет тебе статус, минуточку, отвернись, сокол. Паша – выпускник летного училища, низенький, шеи нет, голова большая, а остальное все – маленькое-маленькое. Смех и грех. Любовь длилась сорок секунд и с тех пор не возобновлялась, но городу известно: они – любовники. Тут все про всех знают, кто сказал?
Паша подписывает открытки к Восьмому марта, не лень? – существует же ксерокс. Нет, все сам, трудоголик.
– Не бережешь себя, Паландреич. – Дурак ты, а не трудоголик.
С чем, спрашивает, пришла? – Да так, пошептаться надо.
Паша принимает государственный вид:
– Ну что же, давай, Ксения Николаевна, порешаем вопросы, пошепчемся.
Она излагает: часовня, вот планы, дело за малым – земля. С духовной властью все согласовано: часовня нужна. А у нее сосед на пятнадцати сотках жирует, практически в центре города.
– Он ничего вроде, – заявляет Паша. – Кристинка моя у него. Живет, говорит, как эта, как птичка.
Ага, как птичка. Небесная. Хорошо себя чувствует.
Паша ужасно вдруг напрягается:
– Как там… программа: духовное возрождение, славянская письменность, а?
С каких пор мы стали разбираться в письменности, Павел? Муниципальное жилье птичке твоей дадим, тем более если – программа. До него доходит, как до жирафа. “Дома горят, ты ведь работал пожарником!” – хочется крикнуть Ксении Николаевне, но о таких вещах даже с Пашей нельзя.
– Я думала, ты мужчина. Поговори с Савельичем, – Савельич – деловой человек, бизнес в области, но не забывает и малую родину. – Ты же на той неделе мне обещал!
– Извини меня, Ксения Николаевна, та неделя – это та неделя, а эта неделя – это эта неделя.
– Разница в чем, Паша?
Паша не знает. Он слышал эту фразу от областного начальника. Тому тогда не возразил никто. Ну да, Паша теперь постоянно бывает в области.
Край какой-то. Тупик. Он хоть знает, что такое часовня? Думает, наверное, узнавать время? Бурчит:
– Не вижу, этой, логистики.
Лучше боулинг, считает Паша. Боулинг более востребован.
– Какой еще боулинг? Ты ведь, Паша, государственный человек.
– Государство, Ксения Николаевна, – понятие относительное.
Сидит, надулся. За жирафа обиделся? Да тебе любое сравнение с жирафом… Вдруг – озарение:
– У учителя знаешь какие дела творятся? – вдохновенно рассказывает. Почирикает, почирикает птичка, да и нагадит. Прямо позади ее дома – гнездо разврата свила. – За дочь не страшно?.. – еще говорит и еще, платок достает, подносит к глазам. – Хочешь, чтобы она?.. Чтоб – и она?
Читать дальше