Говард Фаст: Христос в Куэрнаваке

— Ведите такие разговоры, какие вам хочется вести, — ответил я. — Мы будем у вас.

По дороге домой я вспомнил, что мне надо зайти в мастерскую к плотнику. Моя жена давно уже мечтала заняться во время каникул скульптурой, и несколько дней назад я заказал в этой мастерской деревянный каркас, нужный ей для работы. Я объяснил плотнику, о чем идет речь: очень простая штука, небольшой чурбачок с укрепленной на нем стойкой, которая послужит стержнем для будущей фигуры. Плотник сказал, что все понял, и просил зайти дня через два-три.

Когда я пришел, оказалось, что мой заказ уже готов. Переступив порог мастерской, я сразу почувствовал, как во мне оживают улегшиеся было настроения. Я словно перенесся в давно отошедшую пору истории человеческого труда: меня окружали прадедовские нехитрые инструменты: гнутые сверла, какие можно увидеть в орнаменте египетских гробниц, изготовленные вручную рубанки и пилы, тесла, ничуть не отличавшиеся от тех, что были завезены сюда испанскими конквистадорами четыре столетия тому назад; даже гвозди были старинные, четырехгранные, ручной поковки. Сонно притихнув в лучах предвечернего солнца, мастерская с ее низкими выбеленными стенами казалась деталью картины, написанной когда-то давным-давно, и словно с той же картины сошли два плотника в кожаных фартуках, с мозолистыми рабочими руками и точеными чертами смуглых бронзовых лиц; но было в них то удивительное и неповторимое, что всегда отличает плотников от рабочих людей всех других профессий — какое-то особое отношение к инструментам, к дереву, к людям, мягкое, благостное выражение лица, спокойная созерцательность в восприятии жизни, избыток душевного тепла и всепроникающее чувство общности с окружающим миром и его обитателями. Не думайте, что это моя фантазия; мне много приходилось работать с плотниками и наблюдать их в самых разных местах и обстоятельствах: в Европе и в Азии, в Мэне, Вермонте и Калифорнии, у себя дома, на работе и в тюрьме, и я неизменно встречал в них эти черты.

— Вот ваш каркас, сеньор, — сказал старший из двух плотников, и подал мне предмет, при виде которого у меня дух занялся от восхищения; это было настоящее чудо красоты и мастерства: подставка из красного дерева и высокая стойка, словно выраставшая из нее, — все было отделано и отполировано, как отделывается дорогая мебель. Он назвал цену: четыре песо, что составляет тридцать два цента на американские деньги. Очевидно, выражение моего — лица смутило его, так как он тут же спросил, не слишком ли это дорого. Я ответил, что мне это, напротив, кажется слишком дешево, неслыханно дешево за такую превосходную работу и такой ценный материал. Нет, не цена меня удивила, сказал я, а то, что он столько усилий потратил, чтобы вещь вышла красивой.

— А почему ж ей не быть красивой, сеньор?

И на его вопрос мне нечего было ответить, потому что у этого человека отношение к красоте сложилось на основе тысячелетнего опыта мастерства, тысячелетней культуры, которую я знал мало, а понимал еще меньше. Мне только вспомнился в эту минуту нескончаемый поток крестьян и рабочих, совершающих далекие путешествия, чтобы взглянуть на древние стены, украшенные росписью, какой нигде, кроме Мексики, не увидишь. Я взял каркас, заплатил четыре песо и пошел домой…

На следующий день у меня был разговор со священником. Вышло это совершенно случайно; мы с женой и детьми забрели в куэрнавакский собор — просто так, посмотреть, что там есть интересного внутри; но детям скоро наскучила холодная и мрачная торжественность храма, и они убежали на улицу, к солнцу. Жена пошла за ними, и я один продолжал рассматривать бесчисленные статуи святых в осыпанных драгоценностями уборах, старинные фрески, золотые и серебряные подсвечники, шелка, шпалеры, жемчуга и самоцветы — все, что хранилось здесь в пропитанном сыростью полумраке, высокими стенами отгороженное от яркого мексиканского солнца и душераздирающей мексиканской нищеты. Вероятно, я очень увлекся осмотром, потому что не заметил, как Подошел священник, и даже вздрогнул от неожиданности, когда он вдруг обратился ко мне со словами;

— Вам нравится наш собор, сеньор?

— Нравится — это, пожалуй, не то слово. Он производит очень большое впечатление.

— Значит, сеньор не католик, — интонация была скорей утвердительной, чем вопросительной.

Меня удивило, что он так свободно говорит по английски, и я сказал ему об этом.

— Да, я изучал английский язык в Испании.