Заза Двалишвили - Сон Геродота

– И что происходит, когда человек поднимается на вершину опыта и знаний?

– Ты умираешь и превращаешься в ничто, – с беспощадной откровенностью признался старик, – в конце концов, остается единственная реальность: годы проходят, ты стареешь и, рано или поздно, приходит время, когда ты расстаешься с богатством, славой и удаляешься в мир иной таким же голым, каким явился сюда. Наверное, бедным и безызвестным легче умирать, они ведь теряют намного меньше.

– Чем хотя бы ты?

– Да хотя бы и я.

– Но имя великого человека, память о нем остается среди потомков, разве это ничего не значит?

На лице Софокла промелькнула печальная улыбка.

– все равно, что общего с этим именем будет иметь через пару веков превратившееся в прах тело? Честолюбие – это молодежная болезнь. Когда я написал Эдипа, меня наградили венком, были овации, слава, а что изменилось? Я остался все тем же Софоклом, только годы поприбавились, вот и все. На самом деле, все заканчивается с приходом смерти, поэтому нет для человека более драгоценного клада, чем жизнь, она начало всему, и ты, Ксантиппа, намного богаче и счастливее меня. За один день твоей жизни я бы отдал всю свою славу и это бессмертие, лишь бы еще хоть раз почувствовать себя молодым.

Девочка некоторое время сидела с задумчивым лицом, потом на ее губах появилась озорная, хитрая улыбка. Неожиданно она встала, сняла легкую тунику и предстала перед стариком в чем мать родила.

– Поменяемся, я уступаю тебе мое молодое и здоровое тело, а ты подари мне свою славу.

Возрастной предел девочки был таким, что Софокл часто путался и не знал, как вести себя с ней: порой ему казалось, что перед ним взрослая молодая женщина, а через миг она опять превращалась в беззаботного ребенка, что часто ставило старика в неловкое положение; и сейчас он так же смущенно моргал глазами и не мог понять, кто стоит перед ним – женщина, пытающаяся соблазнить его, или озорное дитя, не ведающее само, что творит.

– Немедленно оденься, а то еще кто-нибудь увидит. Если будешь так себя вести, расскажу все твоим родителям, чтобы они тебя хорошенько отшлепали.

Ксантиппа, надувшись, нагнулась, подняла с земли упавшую тунику и оделась.

– Что тут особенного, когда в палестре на соревнованиях вместе со сверстниками голая выступаю, так весь город на нас смотрит, и ничего.

– То в палестре, а здесь тебе не спортивные игры. Ты не такая уж и маленькая, чтобы не понимать, как надо себя вести.

– Зря родителями пугаешь. У меня только мать, и то гетера по профессии, и бабушка гетерой была, наверное, меня тоже ждет такая учесть. Я уже не ребенок, и все прекрасно понимаю. В нашей семье это ремесло переходит от матери к дочери.

– Все равно, молодая еще…

Ксантиппа села на камень, положила ногу на ногу и томно прикрыла глаза. Перед стариком ребенок опять превратился в молодую женщину.

– какая разница, все равно, через 2–3 года мне придется лечь с каким-нибудь мужчиной, но если моим первым любовником будет бессмертный Софокл, понимаешь, какая это слава для будущей гетеры?

– Ксантипа, мне 90 лет, еле хожу, опершись на палку. Потому и оставил город, чтобы в этой деревни тихо и спокойно ждать своего смертного часа.

– На моей улице живет один сирийский купец, торговец книгами. Недавно у него дома нашла папирус, где рассказано про одного восточного царя. Когда этот царь постарел, и у него иссякли жизненные силы, ночью к себе в постель он ложил юных дев, этим согревая себе кровь и продлевая свою жизнь. Посмотри на меня, ведь я – живая любовь, полюби, что ты теряешь?

– Было бы сумасшествием, и срамом, если бы так случилось – это была последняя здравая мысль, пришедшая в голову старику. После здравые мысли покинули его…

Софокл и не помнил уже женскую любовь: когда это было да и было ли вообще? Нет, ему, баловню судьбы, всегда хватало женского внимания, но настоящую любовь он не мог вспомнить. Дорогостоящие гетеры из Малой Азии, утонченные аристократки, поклонницы его таланта, и даже две принцессы царского рода – одна из Сицилии, другая – из Кирени – кого только не было в его долгой жизни; ведь имя великого поэта как мед притягивало женщин; любовью же он любил только театр и свои стихи. Столько лет жил без любви, и только теперь, на закате жизни, встретил настоящую любовь. Несколько дней, проведенных в близости с Ксантиппой, оказались достаточным для того, чтобы осознать это, и ожидающий смерти старик, словно заново родившийся, был счастлив, как ребенок, жалея лишь о том, что так поздно пришло к нему это чувство.