Сётаро Ясуока - Дурная компания

– О-о! – Я чуть не бросился ему на грудь.

– О-о! – в тон мне воскликнул он.

Захлебываясь, я подробно рассказывал ему, как бегал по улицам, разыскивая его, и тут вдруг увидел в руке приятеля огромный бумажный сверток.

– Что это?

– Мисо, сушеные анчоусы… – ответил он безразличным тоном.

Я был потрясен. Натворил такое и сразу же отправился купить приправ к рису на ужин! Это разом разрушило драматическое состояние, в котором я пребывал. То, что казалось мне дерзкой авантюрой, для него было самым обыденным делом.

После этого случая официанты, которые раньше представлялись мне свирепыми стражами этикета, утратили свою власть, превратившись для меня в жалких людишек, измотанных безропотным обслуживанием посетителей.

Однажды, когда летние каникулы близились к концу, я зашел к Фудзии и увидел, что по всей комнате разбросаны куски проволоки, кусачки, гвозди, а сам хозяин, стоявший у окна, был поглощен какой-то работой. Он сказал, что с помощью зеркальца для бритья он может, как в перископ, наблюдать за тем, что делается в ванной комнате в доме напротив. Его блестящая идея так восхитила меня, что я даже вскрикнул от восторга. Он шикнул на меня, а потом спросил:

– У тебя дома нет зеркала побольше?

– Есть, конечно. – Я стремглав выбежал из комнаты.

Вернувшись с огромным зеркалом, я обнаружил, что в комнате прибрано, проволока и гвозди уже не валяются на полу, а Фудзии сидит с важным, неприступным видом, не обращая на меня никакого внимания… Делать нечего, я стал сам мастерить перископ.

– Ничего не вышло. Темно там очень – что делается, не видно.

В голосе Фудзии сквозило такое безразличие, что я даже обругал его. Ничего, без тебя обойдусь, сам все сейчас сделаю, тогда увидишь, думал я про себя, лихорадочно продолжая работать. Но по мере того, как солнце клонилось к закату, лучи его все слабее освещали зеркало, в ванной комнате, в которой горела тусклая лампочка, было полутемно, и удавалось лишь разобрать, что там кто-то есть. Я вынужден был отложить зеркало, потом, не успокоившись, снова принялся им вертеть, и Фудзии, лежа на полу, сказал с издевкой:

– Так хочется посмотреть?

– А самому не хотелось? – огрызнулся я.

– Мне?… – начал было Фудзии, но тут же умолк, ухмыляясь. Я стал настаивать, чтобы он продолжал. -… Так вот, дня два-три назад ванная комната в том доме была видна вся как на ладони. А когда окно прикрыли – ничего не рассмотреть.

Тут я разозлился по-настоящему:

– Чего же ты мне сразу не сказал?

Продолжая лежать, Фудзии повернулся ко мне, скрестил вытянутые ноги и сказал, примирительно улыбаясь:

– Никак не мог решиться, ты ведь такой человек… Интуиция подсказала мне, что он уже знал женщин. С этой минуты Комахико предстал передо мной в совершенно новом облике – мне открылось в нем нечто потаенное, я увидел скрываемую им область, столь обширную, что ее и глазом не охватить. Мне стало стыдно, будто нечаянно забрел в чужой, незнакомый мне дом, и я умолк.

…Я постоянно думал о женщинах – это верно. Я размышлял о своем туманном будущем, примерялся к той роли, которую определял для себя, и в такие минуты рядом с воображаемым «я» всегда находилась женщина, а иногда в моей голове рождались эротические видения. Но ни о какой конкретной, реальной женщине я не думал ни разу. Для меня женщина была недосягаемой мечтой. Двоюродных сестер я почему-то к женщинам не относил, другими словами, Женщинами для меня были лишь те, кого можно было лицезреть, но от которых следовало держаться на расстоянии, как от попутчиков в автобусе или электричке… И вот теперь я явственно увидел пропасть между собой и лежавшим на полу Фудзии. Он был человеком, прибывшим из неведомой мне страны.

Вернувшись домой, я весь вечер только и думал об этом. К Комахико, с которым мы сдружились за время коротких летних каникул, я проникся огромной симпатией, какой прежде не питал ни к кому из приятелей. Я понял это в тот вечер. До знакомства с ним я бы не решился даже войти в какой-нибудь дешевый ресторанчик, в которые он частенько наведывался, и не потому, что там было грязно или невкусно кормили, – меня повергало в ужас царившее в них мрачное уныние; прежде я решительно гнал от себя саму мысль о продажных женщинах, но не из страха подцепить какую-нибудь заразу или соображений нравственности – меня останавливало совсем другое, что преодолеть было гораздо труднее. Но теперь мне уже казалось, что все, от чего я прежде бежал, следует полюбить. Подобно тому, как кажется загадочной любимая женщина, так и Комахико обладал в моих глазах странной притягательной силой. Все стороны его жизни, не то что моей собственной, казались мне блистательными. Подобно ребенку, вообразившему, что в граммофоне спрятан крошечный оркестр, я увидел затаившуюся в его душе Женщину…