Виктор Горбачев - Реинкарнация. Авантюрно-медицинские повести

Когда Жанна в растерянности остановилась посреди комнаты, соображая, где ещё поискать, Мыч вдруг трезвым и не сонным голосом спросил:

– Помочь?

Странная у неё была реакция: сразу вскрикнула, почему-то закрыла руками свою бабочку и схватила что-то из тряпок прикрыться… Непотерянная была женщина Жанна, раз, опомнившись, села, закрыла лицо руками и от стыда тихо заплакала.

Мыч жалел её, гладил по голове и, как ребёнка, успокаивал…

Спустя какое-то время, Жанна решила, что сама должна всё рассказать.

История немудрёная: такая у неё была должность – подсадки – в обширной империи Тунгуса.

Объеденённая сибирско-дальневосточная братва поручила матёрому вору в законе Тунгусу пасти дела о наследствах, поэтому архивы были и его рабочим местом.

Засветившись там, Мыч подлежал полному просвечиванию: красивая, опытная женщина сделает это приятно, быстро и безболезненно. Сказав всё это, Жанна опять заплакала от неблагодарной своей службы, но Мыч её остановил:

– Ну, всё нормально, что ты… Так и доложи: чокнутый, мол, коллекционер из патриотов разыскивает ордена царской армии, которыми Колчак награждал своих белогвардейцев и которые после его скорого разгрома не обнаружены до сих пор. И всё.

В подтверждение сказанного Мыч показал ей кое-какие бумаги и даже подарил один архивный запрос.

С просветлённым лицом Жанна ухватилась сначала за эту версию, а потом за самого Мыча… С благодарностью и любовью распластала она его на толстом ковре на полу; своё тело и свои ласки она, казалось, отдавала ему с запасом, потому что оба понимали – это в последний раз…

В Гришиной квартире на Автозаводской они с Мычом подводили итоги.

– Через архивы и вообще с засвечиванием нам не пройти, – придя в надлежащую для выводов форму после второй рюмки холодной «Столичной», резонно заявил Мыч.

– А если и пройдёшь, то отдашь жену дяде, а сам пойдёшь к бляди, – не очень жизнерадостно, но довольно точно поддержал друга Гриша и продолжил: – А похоже, что ни у кого и нет ни хера, иначе бы давно всё выгребли, а вклад-то цел. Это значит папулькины семь позиций из девяти – лучший результат.

– За Марковича… За папульку…

– Найдём экстрасенса или гипнотизёра, он нам ещё две позиции враз добудет.

– Не, гипнотизёра нельзя, годы батькины не те, опасно…

– Ну, есть же приёмы активизации памяти…

– Пожалуй, есть, я этим займусь.

– За память… За память…

А пока друзья взяли тайм-аут, и Гриша улетел к старикам на Кипр.

Напряжённые будни по добыванию денег для родной, очень демократической парии приучили Гришу без нужды ситуацию не подстёгивать. «Бог даст, чего не миновать!» – говаривал Гришин партайгеноссе.

А на Кипре старики Гришины вовсю наслаждались последними радостями. Маму Олю кто-то из новых приятельниц привлёк в некую приличную секту, она нашла там единомышленниц из нескольких стран и теперь с удовольствием посещала спевки-тусовки. «Вот начала в песнях Бога благодарить, и ноги перестали болеть», – со знанием дела заявляла она всем.

Борис Маркович был весь в мемуарах; привыкший за всю жизнь к строгому костюму с галстуком, здесь заметно раскрепостился и щеголял в шортах и майке, чему был рад, как ребёнок. Привычка всегда с любовью подтрунивать над женой помогала им скрашивать одиночество. Кипр принял этих людей…

Гриша пожурил стариков, что мало покупают фруктов; это мама никак не привыкнет брать в магазине без денег, на запись, и боится растранжирить Гришины деньги. Он сам взялся за покупки, обошёл все ближайшие лавки и суперы, и когда посыльные всё привезли, мама Оля запричитала: «Гриша! Ты зараз спустил нашу пенсию!», Гриша не стал расстраивать мать по поводу размеров её пенсии.

После Сибири Гриша отдыхал душой и телом. Он мог часами сидеть на веранде второго этажа и на ласковом ветру любоваться всегда разным морем, фантастическими багровыми облаками на закате, багряным солнцем, быстро, на глазах уходящем за море и как бы выключающим день; трудно привыкнуть к отсутствию на Средиземноморье сумерек и вечеров в нашем понимании.

В один из дней Гриша как обычно гулял в прохладе громадного супера. В хлебном отделе он машинально глянул на девушку, резавшую хлеб; что-то необычное в ней заставило его остановиться. Он сосредоточился: во-первых, она не из понтийских греков, которых теперь тут наплыв из Греции и которые обычно делают такую работу. Во-вторых, её индийское лицо он явно где-то уже видел.