Олег Попцов - И власти плен...

— Вы полагаете, он рассказывает водителю историю ваших отношений? — Она не старалась скрыть иронию.

— Не уверен, но, как интеллигентный человек, он спасает мою репутацию.

— Вашу — возможно, а мою? С чего вы решили, что у меня болит голова?

— Хоть какое-то объяснение, почему я вас провожаю.

— У вас дурной глаз. У меня действительно разболелась голова. Вы не хотите, чтобы я была главным экономистом? — Она вела разговор в наступательной манере. Ему это нравилось и в то же время раздражало.

— Это уже где-то было.

— Что именно? Женщина — главный экономист?

— И это тоже.

Он знал, что она решает для себя, должен ли их разговор стать более откровенным или откровенность — это уже следующий этап, которого может и не быть.

— И это тоже, — повторила она, как эхо.

Сипловатые гудки маневровых тепловозов — невдалеке проходила железная дорога — вязли в тумане, воздух был сырой и тяжелый. Безлюдно, однако гудки свидетельствуют: жизнь есть.

— На современном языке это называют служебным романом. — Он не ожидал от себя такой прыти.

— Пожалуй, — сказала она с покорной рассеянностью. — Литература преуспела в этом направлении. Нам всем напоминают: уже было. Всякое повторение навевает скуку. Разве не так?

«Откуда у нее такая уверенность? Я лишь подчиняюсь ей. А может, так и должно быть? Я уступаю напору, и у меня нет желания противиться ее манере разговора».

— Я была уверена, что вы придете поздравить Федора Федотыча. — Она засмеялась. — Именно так, как вы это сделали.

— Я признаюсь вам, Федор Федотыч здесь ни при чем. Нужен был повод. Я взял гвоздики и пошел поздравлять, как говорится, подвернулась оказия.

— Федор Федотыч сказал мне: Аллочка… Чему вы улыбаетесь, меня многие так зовут — Аллочка. Он сказал: я хочу предложить вашу кандидатуру. От неожиданности я брякнула: кому? Он говорит: директору, разумеется, Метельникову. Хорошо, говорю, я согласна. И смеюсь. Федор Федотыч ожидал чего угодно… Он был шокирован. Аллочка — он произнес мое имя с укоризной. Он всю жизнь шел к этой должности, считал, что достиг многого. Наверное, так оно и есть. А тут какая-то Аллочка… Даже не спрашивает, куда и зачем… Мы пришли. — Она неожиданно взяла его под руку и повернула лицом к дому. — На той стороне. Дом крупнопанельный, типовой, повышенной этажности. Восьмой этаж, видите, голубоватый абажур? Это кухня. Там, на кухне, меня ждет муж.

Зачем она так сказала? Мужа тогда уже не было, они расстались. Но кто-то ведь ждал ее там, под голубым абажуром? «Там, на кухне, меня ждет муж. Мы с ним кончали один институт. Он хороший человек. Но я его не люблю. Хотите знать причины?» — «Не хочу». — «Так и должно быть. Вы были крайне любезны. Прощайте».

Потом наступило завтра, послезавтра. Время удивительных ощущений. В неизменившейся жизни, в кругу неизменившихся обязанностей, среди людей, с которыми ты и прежде встречался несчетно и которых знаешь не приблизительно, где твоя личная жизнь была попросту продолжением всевозможных профессиональных обязанностей, борений, и если раньше ты досадовал на непонимание, то со временем остыл, рассудив, что и сам ты подчинен главной цели и все прочее почитаешь менее важным, менее достойным, — во всей этой жизни, устоявшейся, привычной, отчасти необязательной, появилась, дала ростки тайна другой жизни, не подчиненной сложившимся законам и притягивающей этой своей неподчиненностью, осмысленным протестом.

Никто ничего не знал, никто ни о чем не догадывался. Это было время удивительных состояний. Легкость. И кровь пульсирует иначе. В движениях, в мыслях легкость. Тебе хорошо, и ты не рискуешь суеверно признаться в этом. Тебя не тревожат недоуменно-любопытные взгляды. Так случалось и прежде: твое дело, твои идеи никогда не были для тебя тягостны. Ты полон доброго, счастливого ожидания. Неприятности, конфликты не переставали существовать, все осталось на своих местах, и все поменялось местами. Как это возможно соединить, он не знал. Соединилось само, без его участия. Срослось. Встречи, он бы уточнил, редкие встречи, случайные, внезапные.

Он долго тянул с ее назначением, боялся решиться на этот шаг. О деловых качествах уже не говорилось. Дед вынашивал свои идеи годами. «Умна, решительна, все понимает». Когда Дед говорит «понимает», это высшая аттестация. Все понимает: и суть дела и людскую суть. Опасения были другого рода… Он подумал: будет лучше, если он устранится, перепоручит это дело кому-то из заместителей. Но служба главного экономиста всегда подчинялась непосредственно генеральному директору. Его отстраненность будет замечена всеми. Что подумает Фатеев? Фатеев был и остается.