Олег Попцов - И власти плен...

Она говорила, а я судорожно выискивал оправдания ее гневу, я не верил ей. Муж передал наш разговор в извращенном виде, с издевкой. Она поверила. И вот теперь…

Не смотрите на меня так. Да-да, я искал оправдания, хватался за соломинку, готов был поверить в любой обман. Хоть что-нибудь, хоть отблеск надежды. Она меня любит. Не было больничной палаты. И этой минутной, зловещей крикливости не было. Ну, поспорили. Экая невидаль — ссора. Я тоже к ней несправедлив. Дался мне этот зять. Им жить.

Люди как книги. С той лишь разницей, что на чтение некоторых из них уходит целая жизнь.

Удивительно, но я так и не задал ей мучившего меня вопроса: знала ли она про разговор о завещании? — Генерал судорожно потер озябшие руки, сунул их под вельветовую тужурку и какое-то время согревал на груди. — Не задал. Забыл, наверное. Мне очень хочется верить, что так оно и было на самом деле — забыл. Случившееся не прошло бесследно. Я написал завещание, положил его в письменный стол на видное место. И хотя никто не знал его содержания, сам факт присутствия подобного документа неожиданным образом примирил стороны.

Ваш телефонный звонок, Глеб Филиппович, я принял как дар судьбы. Идея купить собаку принадлежала мне. Не пытайтесь постичь логику моих поступков. Я и сам недоумеваю. Примирение показалось зыбким. Задобрить хотел? Нет, не то. Было время, я удивлялся ее способности принимать мои привязанности, увлечения как свои собственные.

В моем понимании, это было прекрасное время. В ее? Право, я еще не перестроился, не научил себя смотреть на окружающий мир через призму ее обид.

Отчаянная попытка старика если и не вернуть дочь, то хотя бы высветить в ее памяти дни, часы, когда общение с собственным отцом не тяготило ее, когда она непридуманно считала себя счастливой.

Дочь очень любила животных. Лес, река — она и рыбачка, и охотник заправский. Я же сказал, наши увлечения были общими. Окружение диктует привычки. Стиралась разница в возрасте. Мои друзья удивлялись ее ловкости, умению справляться с чисто мужскими обязанностями: угадать след, наладить перемет. Она различала пение птиц, чему я так и не научился за всю свою жизнь, распознавала травы, собирала их. Сто очков вперед любому знахарю. Но во всем этом не было той тошнотворной практичности, которая делает из человека добытчика. В цветах ее удивляли оттенки, в травах — аромат, в пении птиц — настроение, в повадках зверей — мудрость.

Она умела чувствовать и распознавать красоту. Долгое время для меня не существовало такого понятия — характер моей дочери. Характер, понятно, был, но его проявление всегда соответствовало нормам, утвердившимся в нашей семье. Я, например, не мог сказать, вспыльчива ли моя дочь, упряма ли, злопамятна ли? Мы всегда чувствовали и думали одинаково. Я понимаю, как велико было мое заблуждение, дочь стала совсем другой. Видимо, повинны оборвавшиеся связи с той удивительной жизнью, в которой мое заблуждение переставало быть заблуждением, а было лишь констатацией факта — такова жизнь.

После пережитого мной идея с собакой обрела какую-то маниакальную устремленность. Я был почти убежден: четвероногое существо, отзывчивое, преданное, восстановит утраченную привязанность, приблизит дочь ко мне, напомнит наших собак, столь любимых ею, а уж затем — я готов был и на такую очередность — заставит дочь подумать о своем отце.

Ваш пес пришелся весьма кстати. Представьте себе состояние человека, одержимого идеей, повязавшей его по рукам и ногам, и вдруг… Ей-богу, во всем этом есть что-то телепатическое. Вы предлагали мне взрослую собаку, а я все эти дни думал именно о взрослой собаке. Щенок меня не устраивал. Слишком много забот, беспомощное существо, потребуются какие-то жертвы. В понимании моей дочери жизненный период такого рода остался позади. Теперь жертвы принимает она.

Ваш Таффи — славный пес. Фокстерьер — это как раз то, что нужно. Овчарка, терьер, доберман и даже эрдель — прекрасные породы. Такие собаки впечатляют, однако ж и забот с ними сверх головы. Как сказал бы мой друг — для малогабаритной квартиры слишком много собаки. Все, что случилось дальше, вы знаете.

Нет-нет, я не в обиде на вас. Вы здесь ни при чем. Пес истосковался по людям. Два месяца в лечебнице выбили пса из колеи. Немного терпения, и он все вспомнит. К нему вернутся привычки. Чему-то же его учили.

Я предложил отвезти пса на дачу. Как-никак новые хозяева. К собаке стоило приглядеться. Дочь заупрямилась: «Подарок сделан мне, и его судьбу буду решать я». Зять отмалчивался. Он был погружен в свои заботы. Собаке в этих заботах места не было. Зять чувствовал себя зрителем, сосредоточенно курил и вздрагивал всякий раз, когда влажный нос фокстерьера касался его рук. Идея с дачей провалилась. Дочь не желала ничего слышать. «Он будет жить у нас. И никаких «но»…» Мне не следовало удивляться. Это была моя дочь. Конечно, я мог бы ей кое-что объяснить, мешал зять. Не хотелось говорить о неудобствах. Непросвещенного человека разговор мог смутить и напугать.