Олег Попцов - И власти плен...

Я сразу понял: спокойный тон их не убедит. Они должны испугаться. На них надо орать, топать ногами, брызгать слюной, хвататься за сердце. «Наверное, в приемной сидят люди… Надо будет поставить сдвоенную дверь», — эта мысль мне пришла, когда они по одному исчезали из моего кабинета.

Вызвал секретаршу, глаза поднять стыдно. Я сам не переношу, когда в моем присутствии кричат на подчиненных и уж тем более когда кричат на меня. И вдруг такой пассаж: Метельников в истерике. Она молчит, в глазах слезы. Я не смотрю на нее, и без того тошно. И слезы эти меня еще больше угнетают. Мне не раз давали понять, что моя секретарша, Нонна Викторовна Земкова, в меня влюблена. Я не прочь посмеяться над сплетниками, хотя сам факт существования таких сплетен мне не безразличен: приятно чувствовать, думать, что рядом с тобой работает красивая молодая женщина, которая к тебе расположена. Наши отношения были похожи на игру: Нонна Викторовна не упускала случая подтвердить свое расположение, я же, со своей стороны, продолжал разыгрывать роль человека занятого, в своих увлечениях запрограммированного и неспособного принять как реально существующее некое очарование собой и пылкую чувственность, которая замечена всеми окружающими. Мой отчужденный тон обижал ее. Она ждала от меня иной серьезности, на которую я, судя по всему, не был способен. Я, со своей стороны, не находил слов, которые могли ее как-то утешить, объяснить мое поведение и примирить ее с образом слепого и глухого Метельникова.

— Дайте мне чаю, — сказал я. На большее меня не хватило. А потом позвонил Бегемот. Бегемотом в объединении звали Адашина — директора пятого механического. Я так и не понял — сам додумался или кто-то посоветовал:

— Антон Витальевич, а что если в субботу отработать, а во вторник дать слабину?

— В каком смысле слабину? — не понял я. — Зачем?

— Ну как зачем? Ваш юбилей. Народ должен почувствовать.

Он ждет моего ответа. А я молчу. Молчу и думаю. Дурак или подлец? Первое — плохо, второе — так скверно, что и думать не хочется. Не из чего выбирать. И то и другое необратимо. Надо успокоиться, взять себя в руки.

Встреча с Голутвиным не состоялась. Мы съездили вхолостую. Ровно в девять я, мой главный инженер, руководитель группы монтажа и главный экономист стояли в приемной Голутвина. Секретарша, добрая, жалостливая женщина, уже по третьему разу предлагала нам чаю с сушками. Без конца заглядывали посторонние. Я повернулся к двери спиной, не хотелось ежеминутно отвечать на приветствия. И без того достаточно позора, не меньше часа уже сидим. Если что-то стряслось, мог бы и позвонить — не ждите. Спрашиваем: «Не звонил, не предупреждал?» Нет, не предупреждал.

С утра Голутвин был вызван к руководству, знал об этом вызове накануне. Никаких материалов по импортным поставкам не просил, никаких распоряжений о предстоящей встрече не давал. Помощник на свой страх обошел кабинеты замов, но и там ничего определенного узнать не смог. Не видели, не знают, не предупреждал.

Выразительная реклама доверительных отношений Метельникова и Голутвина. Мои сослуживцы украдкой поглядывают на часы, высчитывают по минутам размер моего поражения, участливо вздыхают, так же участливо придумывают на ходу чрезвычайные обстоятельства, которые не позволили Голутвину подтвердить репутацию точного человека. Единственное, что удерживало меня в этой приемной, скрашивало бесцельное ожидание, — факт отсутствия первого заместителя Голутвина. Он числился в отпуске. Это позволяло надеяться, что разговор с Голутвиным, случись он сейчас, обещает быть откровенным и конструктивным.

Мои подчиненные жили по своему иерархическому календарю, и каждый из них настоящую встречу соотносил с моим юбилеем, полагая, что обретает безошибочную информацию для размышлений: действительно ли их генеральный — человек Голутвина или это такой же вымысел, как и многое другое?

— Дальнейшее ожидание бессмысленно. — Я произнес это, ни к кому не обращаясь, но они поняли меня и поднялись.

На улице шел снег. Он падал вяло, необязательно, как если бы знал заранее, что лежать ему на этих улицах недолго. Растает, или сгребут в серые, грязные кучи. Их прихватит морозом, они так и останутся на всю зиму фрагментом местного рельефа. До этих дней всех пугало затянувшееся бесснежье. Нахлынувшие холода завладели природой внезапно и полностью, и уже думалось, что снег лежит давно, и всякие разговоры о бесконечной осени, похожей на раннюю весну, вряд ли относятся к нашему городу.