Думитру Попеску - Избранное

Савел принес отцу жениха извинения, что они уходят, так как завтра у них спектакль, и вышел вслед за Петре.

— Привет! — крикнул Петре уже на дворе, размахивая своей гигантской шляпой. Теперь он обращался к женщинам, хлопотавшим на кухне.

Держась все так же прямо, он распахнул ворота, но, едва ступив на дорогу, рухнул, точно в яму провалился. И тут же заснул.

Он лежал неподвижно, вытянувшись, и Савел напрасно тряс его и бил по щекам. Нести его Савел не смог: Петре был тяжелый, как мертвец, и соскальзывал наземь. Пришлось оттащить его подальше от дома, где справляли свадьбу, чтоб не увидел кто-нибудь из гостей.

— Ну вставай же, дурень!

Петре только похрапывал, увещевания Савела пропадали даром. Оставаться на улице было невозможно. Лаяли собаки, Савел еще раз попытался взвалить его, как мешок, на плечи, но не тут-то было — Петре оказался слишком тяжел. Делать нечего, пришлось взять его за ноги и волочить по земле, как бревно. Во дворах заливались разъяренные собаки. Холодно сверкали звезды, и, обернувшись, Савел мог видеть, как Петре, распростертый на спине, оставлял извилистый след в дорожной пыли. Несколько раз Петре задевал за камни, но по-прежнему не приходил в себя.

Вдова, увидев их, перекрестилась, а потом рассмеялась.

— Ты, парень, как в оглобли впрягся.

— Он напился первый раз в жизни, — зашептал Савел, словно кто-нибудь мог его услышать, — Как бы чего не случилось…

— Засунь ему пальцы в рот…

Не помогло — Петре ни капельки не стошнило. Савел давал ему нюхать лук и уксус. Ничего. Петре спал точно убитый и как будто даже не дышал.

— Как бы не помер, — волновался Савел.

— А ты, парень, дай ему конского навозу, вот увидишь — подпрыгнет, как заяц, — посоветовала крестьянка.

Дал он ему навоза — и начало Петре рвать, аж глаза на лоб вылезли, и целую ночь выворачивало его наизнанку. Весь вдовий двор запрудил. А когда вышла из него вся пакость, опустил он голову в воду, чтобы освежиться, А как очнулся да пришел в себя, начал браниться:

— Эх ты, Савел, еще называется друг! Зачем дал мне напиться? Ведь был рядом, почему не треснул меня чем-нибудь по башке, раз видел, что я спятил? Сделал меня посмешищем у людей…

Он ничего не помнил, и ему казалось, что люди там над ним смеялись. И все из-за Савела. Петре не разговаривал с Савелом целых три дня.

Савел боялся взглянуть на публику. И теперь, направляясь к красному занавесу, украшенному пегими лошадьми и голубями, вылетающими из черных шляп, он чувствовал себя так, будто, ступая, всякий раз проваливался под пол. Класс был длинный, и дорога показалась ему бесконечной. Тишина словно прибивала его к полу, ноги приросли к половицам. Было совсем тихо — ни слова, ни хлопка. Как всегда, когда ему что-нибудь не удавалось, он кусал нижнюю губу. Он чувствовал, как руки стали длиннее и повисли, тяжелые и какие-то чужие.

Взгляда Петре он избегал: они не разговаривали. Еще хуже было то, что со стихотворением, которое он только что прочел, обычно выступал Петре, и выступал очень успешно. Но вот уже три дня, как Петре охрип с перепоя, а Мезат не хотел сегодня отказываться от номера, который всегда нравился публике.

— Прочти ты, ведь ты это стихотворение знаешь, — сказал он Савелу. — Оно придется по вкусу этой публике. Здесь как раз мечтают о земле! Прочти его, и успех обеспечен, а на остальное нам наплевать… Прочти его громко, пусть слышат и те жадины, которые не купили билетов и облепили окна.

Но Савел читал вяло, и вот теперь Мезат смотрел на него злыми глазами.

— Уморил публику, балда! Ну как я теперь выйду разрывать цепи в этой гробовой тишине?

Чтобы появляться под аплодисменты, он всегда ставил свои номера после тех, которые имели успех. Окончательно расстроенный, Мезат вышел на сцену вместе с Дориной.

Савел огорчался не из-за Мезата, просто ему было обидно, что ничего у него не получалось. Ничего!

— Да брось ты, все было хорошо. — Петре похлопал его по плечу.

— Никогда больше не буду читать эти стихи! — Савелу хотелось плакать от злости, и он зарылся лицом в занавес. — У меня нет таланта! — сказал он и заплакал.

— Ну вот, таланта нет! Может, тебе самому не понравилось, но успех ты имел. Это точно.

— Мезат прав. Я уморил зал. Но зачем он заставил меня так читать? Я хотел читать по-другому, как я понимаю, а он…

— Так тоже хорошо, — сказал Петре. — Ты читаешь его лучше, чем я, честное слово. Я слишком кричу. А ты как сказал тихо: «Без крова, голоден, раздет», у меня мороз по коже. Так и надо это читать. Савел, провалиться мне на этом месте, если вру! Я комедийный актер, и больше в жизни я не буду читать эти стихи. Ей-богу, ты был великолепен! А на аплодисменты ты не обращай внимания. Ты заметил, что Дорине не аплодируют?