Думитру Попеску - Избранное

— Ладно, тетенька, ладно, и сама небось не святая.

— Да она напилась.

Посмеялись и перестали обращать на нее внимание. И Лица притихла. Она пошла домой и по дороге все рассказывала внучке, какой добрый человек был Николае. Внучка не верила, но слушала, склонивши голову.

— Всю жизнь свою он ходил за лошадью, потому что любил лошадей и берег их как зеницу ока. У него и теперь в конюшне стоит конь. Ночью он выводил его на пастбище. Не отдал в кооператив, и за это некоторые его бранили. А с него — как с гуся вода. Он ведь двух уже отдал. Этот-то двухлеток.

— Еще бы отдать! Дело-то стариковское, на работу пешком к черту на кулички не больно походишь.

— Да нет, просто он любил ездить верхом и купать коня.

— А я слышала, он спал не в доме с людьми, а на конюшне с лошадьми. Вроде как спятил в свои шестьдесят. И будто грудь у него была волосатая, как у черта.

— Тогда черту надо бы быть добрым человеком. У Николае сердце было добрее, чем у тебя, скаженной. — И она попыталась схватить внучку за волосы, но та увернулась и со смехом убежала. На дворе Николае все стихло, и Лица решила воротиться, чтобы доругать зятьев. Она увидела, что все собравшиеся пристально глядят в поле и будто прислушиваются к полуденной тишине. Только Пуричел Илие всхлипывает. Когда жена его позвала народ к воротам и все удостоверились своими глазами, что она не ошиблась, Пуричел с сыном схватили гроб, накинули на него покрывало, водрузили его на плечи и потащили в сад, прячась среди слив. Перекинув гроб через забор, отец с сыном бегом вернулись к дому. Крест остался стоять, прислоненный к забору. Потом кто-то вынул из него гвоздь и побежал, держа в руках две перекладины.

— Чего ж это он улыбается?

— Да он всегда такой — то ли радуется, то ли над другими смеется, не разберешь.

— Значит, черти не уволокли из-под мешков эту старую развалину. Да он у нас у всех еще на поминках кутью поест, а сам помереть и не подумает. Будто каждый день ел куличи, а не мамалыгу с луком.

— Должно быть, бог окосел!

— Куда там, он, должно, совсем ослеп, ничего не видит. Прибирает молодежь, цвет жизни, а сморчков не замечает.

— Смерть его позабыла.

Войдя во двор, Николае поздоровался, но не спросил, почему здесь собралось столько народу и отчего все так на него пялятся. Он прошел в конюшню и, улыбаясь, похлопал жеребца по крупу. Лица увязалась за ним.

— Они тебя ограбили, как разбойники с большой дороги.

— Да нет, просто взяли взаймы.

— Вот увидишь: ничего не вернут.

— И пускай, тетенька, ну и на здоровье.

— Ой, человече, ой, тетенька, да ты рехнулся! Люди обзовут тебя дураком, коли ты не заявишь в милицию, что тебя обокрали.

— Не заявлю. Люди знают, что я не дурак, а коли не знают — их дело.

— Господи, тетенька, как хорошо-то, что ты сам цел-невредим, — перекрестилась Лица. — Видишь, они тебе и поминки устроили, и ларь, и крест соорудили.

— Слишком скоро захотели от меня избавиться, — рассмеялся Николае.

— Люди злы, тетенька.

Лица была всего на пять лет моложе Николае, но и его, как всех вокруг, звала «тетенька». Люди разошлись опечаленные. Акилина сказала Иту, что она и не сомневалась: отец ее так просто не умрет.

— Не помрет он так, не долго думая.

Николае взял косу и отправился в поле накосить травы для лошади. Опять стало тихо. Белые сады глядели в синюю прозрачную бесконечность. Когда Николае скрылся, Лица юркнула под навес, чтобы забрать гвозди, которые принес Бодашкэ, — не почему-нибудь — просто не на место они были положены.

— Спрячу-ка я их куда-нибудь к месту, чего им на дворе-то портиться. Кто его знает, может, дождь пойдет и заржавеют бедные гвозди понапрасну, — сказала Лица, направляясь к дому.

Только свист косы разрезал оцепенение поля. Широкая дорога стелилась следом за Николае, он косил время и тишину трав и, улыбаясь, медленно уходил вдаль между голубизною и зеленью.

Перевод Татьяны Ивановой.

— Видишь ли, какое дело, — сказал доктор, — дождя сегодня не будет, значит, день будет роскошный. Пули у нас есть, винтовки у нас хорошие, охотники мы хорошие — так что все будет прекрасно, если мы сами не оплошаем. Потому что на охоте это прежде всего — не робеть, чтоб не дрогнула рука, чтобы не запнуться. Чтобы так: нажимаешь на курок, и уже уверен, что дичь у тебя в руках. И тут главное не оплошать. Я из тебя, Былк, сделаю искусного охотника. На прошлой неделе ты видел, как стреляют зайцев. Это просто. Они падают комом. Как меховая шапка. А лиса — уж на что философ — перед ружьем немеет — ни одной тебе поговорки не скажет. Сегодня я прежде всего научу тебя, как охотятся на волков. Ты какого о волках мнения?