Думитру Попеску - Избранное

— Да он всю жизнь улыбался, тетенька, увидел, что вы дураки, и не стал с вами связываться, простил вас, — сказала Лица.

— Бодашкэ дурак, а не я.

— А ты все задаешься, Пуричел, умника из себя строишь, нет чтобы поглядеться в воду — увидел бы, что голова у тебя с айву. И лоб — с ноготок, где уж там уму поместиться.

Иту, сын Фештилы, вышел из дому, держа в руках две бутылки цуйки.

— Да будет земля ему пухом! — сказал он.

— Пусть будет пухом! Жизнь-то не больно его баловала, — тихо сказала Лица. — Руки у Николае весь день не знали покоя. Бывало, ляжет он полежать под сливу и весь денечек так и пролежит, глядя на небо; только рукам его и тут нет покоя: все подрезают веточки ножом. Мы, бывало, спросим, что он такое делает, а он — мол, листья для собак срезаю. А сам глаз с неба не сводит и о места не двигается.

— Уж такой хороший был да трудолюбивый! — сказала сухонькая старушка. — Дивлюсь я, что помер, молодец был мужчина, ей-богу!

— Недобрый час, тетенька, недобрый час подстерегает тебя и приходит нежданно-негаданно. Работал он от зари до зари, а жил не больно-то богато. Сперва, пока не объявились эти, из кооперативного хозяйства, был у него дом полон детей и работал он, можно сказать, не разгибаясь — как только не лопнуло у него сердце! А когда записался в кооператив, стали его поносить на всех перекрестках. Потом дочерей замуж выдал, сыновей оженил, а покоя ему не было.

— Теперь будет ему покой.

— Зятья да невестки все боялись, как бы не отняли у него остатнюю землю. С тех пор как Николае записался в кооператив, они и разговаривать с ним перестали и вообще к нему ни ногой. Говорили — поступил он на старости лет в услужение к бездельникам.

— А он что?

— Говорил, мол, я сам себе слуга, только себе и никому другому. Говорил: пусть человек будет слугой только себе самому, а не другим.

— Юродивый был.

— Горемыка он был, тетенька, горемыка и сиротинушка. Любил жить в тишине. Вот и построил себе дом на отшибе — чтобы не на виду быть. Да не вышло. От злоязычия детей своих не укрылся. Сами-то своим домом зажили, отца бросили и его же оговаривали да его смерти ждали.

Цыгане пели и угощались цуйкой. Высокий гнусавил:

Пуричел Илие с сыном притащили ореховые доски и принялись тесать их. Лица слышала, как Пуричел говорил, что деньги ему не нужны, хватит и нескольких четвериков зерна из амбара Николае; жаль ведь, если зерно сгниет или достанется первому встречному. А Николае все равно зерно теперь ни к чему, не бросать же его в могилу. Пуричел ударял топором по доскам, и удары терялись в голубизне, опочившей на белых садах и зеленой земле.

Лица слышала, как Бодашкэ сказал:

— Хорошо, что мне попался на глаза этот пояс, Николае все уговаривал меня его взять. Бывало скажет: «Стар я стал, оставляю его тебе на память». — «Я бы взял, — говорю, — только ведь есть у тебя родня поближе, лучше ей отдай». — «Нету, — говорит, — нет мне никого тебя дороже».

А потом вступила Акилина:

— «Как помру я, возьми вот это одеяло», — говорил отец. «Не могу, — говорю, — что скажут братья?» — «А не возьмешь, так сожгу его», — бывало, скажет. Душа-человек был! Вот теперь я и беру одеяло, чтобы волю его исполнить.

— А другое-то зачем берешь? Что в него завернула? — спросил Пуричел Илие.

— Так ведь их два. Негоже их разлучать. Они всю жизнь прожили вместе.

Лица слышала, как сухонькая бабка, соседка Николае, сказала:

— Кэчула эта совсем никуда не годится, никому ее и не отдашь: дыры в ней — кулак проходит.

— Так что ж ты на нее лапу наложила? — спросила Лица.

— А я дам ее внучку, пускай играется. Дети, они с чем хочешь играются.

— Да ну их к черту, этих детей!

— Они ведь, бедняжки, маленькие.

— Так ведь кэчула-то для того, чтобы ее на голову надевать.

— Как же, как же, только это когда холодно, а теперь-то ведь лето, кто ж ее наденет?

— Положи кэчулу на место.

— Я бы и положила, да жаль ее — бог знает к кому в поганые руки угодит, изорвут или повесят на кол — ворон пугать.

— Доброе у тебя сердце, тетенька.

— Такая уж я уродилась жалостливая. Ее и моль может поесть, жаль кэчулу.

Пуричел Илие вышел из дому с тремя бутылями цуйки. Отхлебнул из одной и сказал:

— Да хранят его святые! Хороший был хозяин, я бы его председателем кооператива назначил.

— Да ты сперва сам в кооператив запишись, а потом уж его председателем назначишь, — сказала Лица.

— А ты почему за него замуж не пошла, чтоб он над тобой председателем стал? — хохотнул Пуричел Илие.