Марина Москвина - Между нами только ночь [сборник]

Вольному волю! Мне всегда нравилось болтаться в метро. По сей день, впав в тоску, я спускаюсь в метро. Теплыми и надежными кажутся чужие спины в толпе. За каждую в случае чего можно спрятаться, на каждое незнакомое плечо опереться.

На переходе от станции к станции на мосту встаешь над поездом. Поезд трогается, набирает ход, вагоны проносятся под тобой, мелькают, сливаются в одну непрерывную линию, а ты так близко от нее… В-в-вух!.. Прямая поезда обрывается. Всё. Ты полетел. Чувство полета гарантировано.

(Бабушка рассказывала, что первый раз людей в метро пускали по пригласительным билетам. Громадное, говорила она, все испытали потрясение…)

А впрочем, я часто сбегала из интерната. Меня даже показывали психиатру. Именно тогда мне поставили этот диагноз – “синдром перелетных птиц”, свойственный детдомовцам и старикам в доме престарелых.

Только бы не повстречать никого из знакомых!..

– Знаешь, как надо, чтоб тебя не узнали? – учил меня Женька Путник, проводивший в бегах львиную долю учебного года. – Голову надо наклонить, и тебя не узнают!

Бежать! Сломя голову, всю жизнь, до ночи, до самой старости, пока, наконец, бесследно не исчезнешь…

А пока во мне бурлило столько надежд, такие радужные открывались перспективы, что когда я выходила из берегов, сразу на перекладных катила в Петроверигский переулок, где продавали туристические путевки.

Сам ветер странствий гуляет в коридоре старинного особняка, овевая мое лицо, отовсюду доносятся запахи и звуки путешествий. Я чувствовала морскую зыбь под ногами и брызги соленой воды на лице, гул дрейфующего материка, эонами прокладывающего себе дорогу в океане к неведомым горизонтам, и слушала пенье кузнечиков в крымских сумерках Кара-Дага – в центре Москвы, блаженно прикрыв глаза, в обшарпанном кресле, обитом дерматином.

– Ильмень-озеро, пятьдесят шесть рублей!

– На Ильмене позавчера теплоход затонул!

– Ну и что?! Нравится – плывите!..

Потолкаться в Петроверигском, повариться, глядишь – и успокоилась душа, унялась, можно возвращаться в интернат.

Но мне больше нет возврата.

Как в детстве трудно переживать – обиду, страсть, предательство, разлуку. Ведь ничего еще не знаешь, как с этим справиться – ни техники дыхания, ни воинских искусств, ни даосских практик школы Дикого Гуся, ни важности использования секса для укрепления жизненных сил, ни транквилизаторов, ни кокаина, ни “грибов”, ни тебе даже выкурить гаванскую сигару и хлопнуть рюмку коньяка!

Пока ты не умеешь хлеб превращать в вино, а вино – в песню, как проходить от пропасти к звездам и добираться до сердцевины тайны? Туда, где торжествует экстаз и вещи сами по себе нереальны, реально лишь – пронизывающее их Единое дыхание мира.

– Что? Что тебе посоветовать? – спрашивал у меня Юрик, когда я отчаянно твердила о невозможности для человека находиться больше одного месяца на одном и том же месте. – Хочешь уехать на пароходе “Юность”? Езжай. Если бы был пароход “Старость”, я бы тебе не посоветовал!..

Помню, старенький дедушка шел нам навстречу со стаканчиком пломбира. Я попросила мороженого.

– Нет, – ответил Юрик сердито. – Слишком большая очередь. Наверное, этот дедушка встал в нее еще мальчиком.

Ночь я провела в подъезде у теплой батареи. Юрик нашел меня там под утро – спокойно спящей. И хотя только наступала среда, до понедельника он разрешил мне побыть дома.

…Больше я ее не помню. То ли Елена ушла от нас или улетела, то ли просто не помню , хотя она по-прежнему находилась где-то рядом. Память моя избирательна, а ведь я тысячу раз говорила себе: не выбирай, ибо, выбирая, ты утрачиваешь.

– Хотели за ней приударить с Боцманом, – сказал потом Юрик. – Ты столько про нее рассказывала хорошего. А после собрания расхотели. Не женщина, а понедельник.

А впрочем, это был невеликий момент, и нет смысла его вспоминать. Случай-то мелкий, пустой. Главное, что в этой битве никто не погиб. К тому ж мне давно знакомо средство для забвения неприятных воспоминаний.

Я посвятила истории о “Море грозном” веселую главу той повести, которую – спустя столько лет – в счастливой картонной папке с надписью “Загогулина” притащила Юле.

И вдруг эту папку (о совпадения, случайные лишь на первый взгляд, короткое замыкание неизмеримых сил, перекрестки судьбы!..) мне надлежит вручить – то ли сошедшей со страниц моей рукописи, то ли свалившейся с небес – бывшей стюардессе Елене, ночному интернатскому ангелу, на краткий миг осенившему нас крылами, нежданно явившейся передо мною – в натуральную величину, в физическом теле, из плоти и крови.