Чарльз Мартин - Где живет моя любовь [litres]

Господи, как же я ее люблю!..

Мэгги тоже шагнула ко мне навстречу, прижалась к груди и положила голову на плечо. Выронив последние бумажные листки, она обхватила меня обеими руками, сжала, точно в тисках, и замерла в таком положении, стараясь сдержать сотрясавшие ее тело рыдания. Так мы стояли довольно долго. Так долго, что я почти решился признаться в обмане, но потом мне пришло в голову, что, будь у меня такая возможность, я бы снова сделал то же самое. И я промолчал.

Наконец Мэгги вытерла глаза, отбросила с лица мокрые волосы и попыталась улыбнуться. У нее это получилось не сразу. Некоторое время она отчаянно гримасничала, пытаясь найти какие-то слова, но потом сдалась и просто поцеловала меня, кивнула и слабо улыбнулась. Мне этого было достаточно.

С тех пор как Мэгги вернулась домой, часть ее души – та, где жила ее любовь, – была словно завязана крепким узлом. И все эти месяцы мы жили, пытаясь докричаться друг до друга. Порой нам приходилось отступать, чтобы начать все сначала, но… это было совершенно не важно: когда пытаешься распутать веревку якоря, который удерживает тебя на этом свете, торопиться не следует. Но пока мы стояли посреди кукурузного поля, окропленные дождем и слезами, охваченные неуверенностью и нежностью, по ее глазам я понял, что этот узел начинает подаваться и что еще немного – и он окончательно ослабнет. Мне очень хотелось верить, что развязать этот узел помогла история, которую я написал, но это было, конечно, не главное. Главным было чудо по имени Мэгги.

Вечером мы долго сидели в теплой ванне и беззаботно смеялись, когда пузырьки воздуха щекотали наши тела. От воды наши пальцы побелели и сморщились, как сливы, но вылезать мы не спешили. Моя рукопись снова была с нами; мы кое-как собрали размокшие листы, которые Мэгги обронила, пока бежала сквозь дождь, и теперь я зачитывал ей вслух ее любимые места. В конце концов Мэгги покачала головой и прижалась ко мне. После этого мы сидели молча, пока вода в ванне не остыла.

Потом Мэгги выбралась из ванны, растерлась полотенцем и, взяв меня за руку, отвела в гостиную. Там она закинула руки мне на шею и закрыла глаза. Я не знаю, как долго мы танцевали под неслышную музыку, ступая босыми ногами по теплым и гладким магнолиевым доскам. Казалось, мы оба утратили ощущение времени, а может быть, оно вовсе остановилось… Ночь длилась и длилась, и когда, обливаясь сладким южным по́том, Мэгги прижалась ко мне грудью и лбом и проговорила очень тихо: «Спасибо, что дождался меня!», – я обнял ее за талию и попытался улыбнуться.

– Я бы сделал это снова, – сказал я.

За окнами темнели могучие дубы со скрюченными, узловатыми ветками. С их ветвей свисали бороды испанского мха, в щелях коры кишели красные жучки и росла «бессмертная трава». Дубы стояли словно безмолвные часовые, охраняя нас от мира, который лежал сразу за границами моего кукурузного поля. Раскинувшееся до самого горизонта лоскутное одеяло Южной Каролины, которое вошло в нашу плоть вместе со всеми своими арбузами и соевыми бобами, кукурузой и зарослями кудзу [11] Кудзу – пищевое, лекарственное и кормовое растение. Одно время широко использовалось на юге США для предотвращения эрозии почв; в настоящее время – распространенный сорняк. , вместе с табаком и хлопком, с проволочными изгородями и тюками прессованного сена, старыми тракторами и выкопанными вручную дренажными канавами, вместе с потом, кровью, слезами, могилами и вытертыми магнолиевыми полами, как будто баюкало нас своим ласковым теплом. И Бог, который когда-то окунул нас в переливчатый конец своей радуги, сейчас заливал нас звездным светом и мягким сиянием Млечного Пути.

Насколько я успел заметить, эмоции Мэгги в значительной степени подчинялись ритму ее биологических часов.

Как-то в начале июня – через полтора месяца после того, как Мэгги прочла мою рукопись – я подъехал к дому на тракторе. Выключив двигатель, я направился в дом, и хотя я чувствовал, что по́том и соляркой от меня воняет намного сильнее, чем допустимо, аппетитный запах тушеного мяса с подливой и свежеиспеченных булочек манил меня к себе.

Мэгги, одетая в бирюзовый сарафан, удерживаемый одной-единственной лямкой вокруг шеи, встретила меня в дверях. Не говоря ни слова, она провела меня в кухню, где стоял застеленный белоснежной скатертью стол. На скатерти стояли свечи и поблескивало бабушкино столовое серебро, а в самом центре лежала перевязанная ленточкой коробочка размером с футляр от авторучки.