Элис Макдермот - Девятый час [litres]

– Что твоя мать думала о твоем призвании? – спросила Энни.

Сестра Жанна помешкала, потом осторожно ответила:

– Уверена, она была счастлива на небесах. – Она снова аккуратно промокнула подбородок и губы.

– Если Салли уедет в Чикаго, это разобьет мне сердце, – просто сказала Энни.

Рожки белого чепца сестры Жанны обратились к зданию монастыря. В садик слабо доносились дребезжание и крики с улицы. Упал мусорный бак. Лязгнули шестерни. В установившейся тишине сестра произнесла:

– Я видела его. Когда Салли была маленькой. Вон там. – Она кивком указала на окна монастыря, расцвеченные голубыми и белыми отблесками неба и летних облаков. – Я про Джима. В коричневом костюме. Он выглядел как обычно. Был материальным, плотным, как камень.

Энни кивнула. Сестра Жанна не способна была солгать.

– Это правда был Джим?

– Да, – прозвучал исполненный сожаления ответ.

– Ты никогда не видела его живым, – напомнила Энни.

Жанна покачала головой:

– Не видела.

– Но ты его узнала.

– Да, – шепнула монахиня. – Бедняга. – Затем она резко втянула сквозь зубы воздух, точно реагируя на внезапную боль в боку. – Есть ли худшее страдание для души? – продолжала она. – Навсегда застрять в ловушке смертного тела. Никакого облегчения.

Последовал новый всплеск уличного шума, и сестра Жанна, не отпуская руку Энни, перевернула ее ладонью вверх. Склонив голову, мягко провела по ней пальцем и заговорила осторожно, как ребенок, приводящий хлипкие доводы:

– Я вот что хотела тебе сказать. Есть ведь искупление, понимаешь. Есть прощение. Через его дитя. Через ее призвание. Есть прощение греху.

Энни подняла глаза, чтобы поверх склоненной головы подруги посмотреть на вьющийся по навесу плющ. На мгновение перед глазами у нее возник Джим в ловушке сплетенных теней. Мелькнул его белый лоб, темные брови, мимолетная улыбка.

За несколько дней до смерти он потерял зуб… Как давно она об этом не вспоминала? У него всегда были проблемы с зубами.

Может ли быть горше мука для человека, чей грех – самоубийство, чем оказаться навечно запертым в теле, от которого он стремился избавиться?

Солнечные лучи скользили по листьям. Энни почувствовала, как они касаются ее макушки, шеи. Ее светлой кожи под расстегнутой блузкой. Джим тоже прижимался теплой щекой к ее груди, даже в последнюю ночь своей жизни. Салли уже была в ней, размером не больше сердца.

Энни высвободила ладонь из руки сестры Жанны и выпрямила спину, глядя в дальний угол двора.

– Ты пытаешься сказать… – Она умолкла.

Лицо сестры Жанны выражало внимание, но было усталым. И полным нежности. Они так давно дружили.

– Ты пытаешься сказать, что я недостаточно страдала. – Энни снова умолкла.

Новые бисеринки пота выступили на верхней губе сестры Жанны. Капля, размером и формой похожая на слезу, собралась на виске, скатилась по щеке.

– Восемнадцать лет, – продолжала Энни. – Ты считаешь, что эти восемнадцать лет не принесли мне достаточно страданий. Достаточно одиночества. Ты думаешь, я должна потерять еще и дочь. Собственную дочь. Чтобы Бог смог его простить.

Лишь один узкий луч, пробравшись сквозь черные листья плюща, упал на белый чепец сестры Жанны. Под его крыльями, в его тенях и свете она улыбалась: лицо осунувшееся, глаза запавшие, в тонких волосках на верхней губе сверкает пот. Так она могла бы улыбаться непослушному ребенку – за выговором последует полное любви прощение. Она снова потянулась за рукой Энни, взяла ее в свои ладони.

– О нет, – сказала она. – Не Джима простить. Я не о Джиме. Он, бедняга, потерянная душа. – Она помедлила. – Я никогда не увидела бы его здесь, если бы для него была какая-то надежда попасть на небеса. – И она покачала головой, смиряясь с фактом, но не без жалости. – Я хочу сказать, это ты можешь получить прощение, понимаешь? – И она прикусила губу, словно желая подавить смешок, скрыть собственное удивление и радость от такого счастливого поворота событий. – Я твой грех имела в виду. Твою душу.

Впервые на памяти Энни сестра Жанна рассказала о том, как она проводит свои послеполуденные часы.

В конце сентября Салли отправилась с матерью и сестрой Жанной на Пенсильванский вокзал. Ночной поезд. Денег на купейный вагон у матери не было, поэтому Салли предстояло ехать в общем, но она была молода, как не уставали напоминать ей сестры. С ней все должно быть в порядке.

Ее почти новый чемодан примостился в сетке над головой. Чемодан был подержанный, но довольно милый: лакированный бежевый ротанг с кожаной отделкой цвета карамели, а золотистые застежки бесплатно починил сапожник, обслуживавший монастырь. В чемодане лежало только то, что попросили привезти сестры из материнской обители: шесть пар чулок, шесть пар трусов, три муслиновые ночные рубашки без отделки, четыре комбинации, шерстяные перчатки и черные ботинки.