Элис Макдермот - Девятый час [litres]

– Я подготовлю ее ко всему, что ее ждет, – ответила она с детской решимостью.

Сестра Сен-Савуар оставила их перешептываться в спальне. У гроба она постояла, чтобы снова всмотреться в неподвижное лицо молодого человека. Потом подошла к кухонному окну и вновь заглянула в чистилище внутреннего двора. В этот час там ничего не было видно. Любое движение, любая жизнь – за освещенными окнами выше: мужчина за столом, ребенок под прикроватной лампой, молодая женщина, укачивающая младенца.

Разумеется, именно сестра Жанна будет рядом, когда летом ребенок появится на свет.

Именно за сестрой Жанной пошлют.

Старая монахиня почувствовала, как к горлу подступает зависть нищего. Да, верно, она завидовала маленькой Жанне, новый грех в ее гроссбухе, завидовала ее вере, решимости и легко дающимся слезам. Но также она завидовала и наступающему рассвету, заутрене, до которой еще столько часов. Она завидовала самому дневному свету, завидовала каждой женщине, которая вступит в него, делая один шаг за другим, и никакая боль не пригнет ее к земле, когда столько дел надо переделать.

Уверенная, что попадет на небо, ибо Богу известны ее прегрешения, сестра Сен-Савуар тем не менее – уже сейчас – завидовала живым.

Она отвернулась от холодного стекла и отмахнулась от мыслей о Боге, который привел ее сюда, чтобы Жанна могла последовать за ней. Так исполненная горечи старуха может повернуться спиной к неверному мужу.

Ребенок – девочка – родился в августе, спустя всего три недели после того, как умерла старая монахиня. Ее назвали Салли, но при крещении дали имя Сен-Савуар – в честь сестры и доброты, которую она проявила в тот печальный день. В тот сырой и хмурый день, когда перегорела лампочка. Когда наш молодой дедушка, бывший служащий «Бруклинского скоростного транзита», чью могилу мы так и не нашли, послал жену за покупками, а сам лег подремать.

Наш отец сидит в высокой коляске, точь-в-точь как в маленькой лодке, таким, по его словам, было его первое воспоминание из детства. Изгнанный из-под полога коляски-люльки, которую теперь занимал следующий младенец в пеленках, он цеплялся за бортики – малыш в носимой по волнам шлюпке. Сзади шла мать. Она огибала выбоины, преодолевала бордюры тротуаров и перекрестки решительными рывками, отчего вся конструкция: высокие колеса, рессоры и жесткий черный каркас коляски – сотрясалась и скрипела, вставала на дыбы у бордюров, взбрыкивала на булыжниках, качалась то влево, то вправо, огибая любопытных прохожих, собачьи колбаски, отбросы из овощных и бакалейных лавок и мусорные баки. Любую колдобину и любой поворот наш отец выдерживал с прямой спиной, расставив руки и крепко вцепившись в планширы своего корабля. Слева – деревья и автомобили, урны и фонарные столбы. Справа – дома, серый камень и кирпич, крылечки и дети, а еще острые пики заборов. Он же не отрывал глаз от линии горизонта, которая тянулась чуть выше черного бортика, всматривался в мир, как морской капитан, которому нужно преодолеть ледяной шторм. Он цепенел от страха.

За спиной у него мать считала все это неспешной прогулкой, хотя даже целой вселенной было не вместить ее вечную спешку, ее решительный натиск. Рядом с ней семенил, держась за ее юбку, старший брат отца. Она всем весом налегала на ручки коляски, в результате ее перед задирался (мальчика опрокидывало назад, и вздыбившийся горизонт закрывали деревья), потом приподнимала задние колеса (мальчика кидало вперед, и полоска серого тротуара устремлялась к его голове), когда приходилось одолевать очередной бордюр.

Когда же гуляющих укрыла тень, точно сами облака стали ниже, мать сбавила темп. С ними плавно поравнялась другая детская коляска, безмолвный черный призрачный галеон, который (почему-то он доподлинно это знал) все это время следовал за ними. Он услышал голос матери и ответ другой женщины, когда они развернулись у пруда посреди парка. Их разговор – бесконечный обмен репликами – серебрился смехом, точно рябь шла по иному водоему. Эта рябь его не успокаивала. Он держал спину прямо, а руки – на бортиках коляски. Он смотрел строго перед собой, лишь смутно улавливая краешком глаза других гуляющих, скользящие мимо деревья, тени колясок и катящих их женщин. Он не терял бдительности.

Дуэт женских голосов, пение птиц, отдаленные крики – то ли карканье вороны, то ли мяуканье кошки. Хотя бордюров на дорожке не встречалось, время от времени его повозку резко встряхивало: толчок, пауза, снова толчок. Он вцепился крепче, напряг руки. Он всматривался в перемежаемый смоляными тенями солнечный свет, в далекую улицу за туннелем деревьев. Потом ход колес замедлился. Отдаленные крики обернулись вовсе не отдаленными – они доносились из-под поднятых капюшонов других двух колясок. Обе женщины – его мать и ее подруга – остановились. Мать прошла мимо него, старший брат все еще цеплялся за ее юбку. Наклонившись, она достала из-под капюшона спеленутого младенца, размером не больше буханки хлеба. Другая женщина сделала то же самое. Недавно его мать разродилась близнецами. И пока она укачивала на плече этого очередного младенчика, а подруга вторила ее движениям, он всего на несколько дюймов повернул голову, и перед ним возникло – точно его отражение – личико другого ребенка: как и он, девочка сидела с прямой спиной, изо всех сил вцепившись ручонками в бортики. Он увидел, что и она тоже исполнена бдительности. Держится прямо и вне себя от страха, как и он сам.