Марк Леви - Влюбленный призрак

– Так что ты говорил перед началом? Что это будет не танцевальная вечеринка? – насмешливо спросил отец, восседая на алтаре.

Под куполом завращался зеркальный шар, бросая отблески на стены, витражи, урны в застекленных нишах.

– Да, фирма dignité.com ничуть не шутит, заявляя, что предлагает самые разнообразные услуги, – согласился Тома́, качая головой.

В конце концов, его задачей было заменить органиста и сыграть все, что попросит Манон. Но когда все присутствующие, отпихнув стулья, затанцевали под мелодию YMCA группы «Виллидж пипл», он от изумления вытаращил глаза.

Танцевал даже безутешный Бартель, не говоря о Раймоне – тот не пожелал остаться в стороне, присоединился к толпе гостей и скакал как безумный под взглядом ошеломленного сына, которому он радостно подмигнул.

Обстановка была невероятно вдохновляющей, Тома́ играл одну композицию за другой, строго следуя программе: Lets’ All Chant Майкла Загера, Just An Illusion трио «Имаджинейшн», Hang In There Baby Бриджит Мендлер, Ring My Bell Фредерика Найта, Don’t Leave Me This Way Кеннета Гэмбла, Heaven Must Have Sent You группы «Элджинс», I Am So Excited сестер Пойнтер. Вишенкой на торте стала бессмертная I Will Survive Глории Гейнор.

Наплясавшись, гости собрались перед алтарем, увенчанным урной с прахом, и бурно зааплодировали. Вверх полетели головные уборы и шарфы.

Церемония завершилась, гости потянулись из мавзолея в зал, где их ждали легкие закуски. Тома́ неторопливо собирал ноты, дожидаясь, когда останется один.

Раймон решил побыть снаружи, опасаясь, как бы его волнение не испортило весь план, а заодно чтобы нести караул. На самом деле это было позорное бегство: отец не желал присутствовать при действе, которое предстояло осуществить сыну.

Когда стихли последние голоса, Тома́ подкрался к алтарю.

Теперь нельзя было медлить. Открыть урну Камиллы, взять отцовскую, произвести замену праха – и унести ноги…

Он положил ладонь на крышку, раздумывая, как с ней поступить – приподнять или открутить. В следующее мгновение он вздрогнул, ощутив легкое прикосновение.

– Что вы делаете? – раздался голос Манон.

Тома́ подпрыгнул – он не слышал, как она вошла. Он поспешно закрыл крышку, но это вышло у него кое-как, поэтому, обернувшись, он оперся обеими руками об алтарь, чтобы не подпустить Манон к урне.

– Я скорбел по вашей матушке… – пролепетал он.

– Я бесконечно вам признательна, но вы опять мне понадобились.

– Мне снова сесть за орган?

– Нет, теперь вы нужны мне не как музыкант. Мне невыносимо находиться одной среди всех этих людей.

– Хотите, чтобы я проводил вас домой?

– Очень хотела бы, но отец меня убьет, если я уйду. Вы не возражаете составить мне компанию? Вам даже не придется со мной беседовать. Просто побудьте рядом, чтобы ко мне не лезли с соболезнованиями, я наелась их до тошноты.

– Обещаю не отходить от вас ни на шаг, пока приглашенные не доедят все пирожные. Если они слишком задержатся, я что-нибудь придумаю.

– Сейчас я скажу вам странную вещь: меня не оставляет впечатление, что мы с вами уже встречались.

Тома́ хранил молчание.

– Вы правы, слишком пафосно, но… – начала было объяснять Манон.

– Ничего подобного! Идемте, отец вас заждался, а у меня с утра маковой росинки во рту не было. Направление – буфет.

Гости скопились в просторной красочной гостиной. На полке декоративного камина высился огромный портрет Камиллы. На нем ей было лет пятьдесят; Тома́ наконец увидел лицо женщины, которая поразила его отца в самое сердце и с которой он более двух десятков лет поддерживал эпистолярный роман.

Манон набрала полную тарелку и заторопилась к нему, пока ее не перехватила какая-то расстроенная старая перечница.

– Ваша мать была красавицей, – сказал ей Тома́, беря миндальное безе.

– Она была само очарование, что гораздо важнее. Красота вянет, а ее лицо не покидала улыбка, даже когда она уже была не с нами. Мама ушла задолго до физической смерти… В последние месяцы она называла меня «мадемуазель», принимала то за санитарку, то за горничную, в плохие дни – за ребенка моего отца от другой женщины. Она кричала мне, что я не заменю ей дочь, эту неблагодарную девчонку, которая никогда ее не навещает. Но иногда ее лицо светлело, и мне казалось, что она меня узнает, хотя упорно молчит. Ну вот, наконец-то я могу толком погоревать… Простите, у меня получаются какие-то совсем невеселые речи.