Йожеф Балаж - Посреди земли

Собственно, он и домой прикатил, чтобы сказать о том старикам. Раз уж за границу съездить собрался, надо хоть попрощаться чин чином. Старики-то затем ведь и помогли ему машину купить, чтобы почаще домой наведывался.

В поле он никого не увидел и, свернув на виноградники, поехал еще медленней. И на этой дороге, в эту самую минуту поклялся себе, что станет наезжать домой чаще. Будет ходить на виноградник, мотыжить, опрыскивать… «Вообще поселюсь в тишине этой, построим с отцом какую-нибудь халупу, а там, при первой возможности, раз — и сюда… Бриться не стану, питаться буду птичьими яйцами да морковкой. Про меня и так все говорят, даже Бетти с ее куриными мозгами, — Бетти, ну и имечко! — будто я по натуре отшельник…»

Нынче, когда он отправился домой, в деревню, Бетти ехала с ним до самой городской черты. Всю дорогу ныла про то, что у нее нет ни машины, ни гарсоньерки, ни дома в провинции. «Не то что у тебя, — орала она ему прямо в ухо. — Ты вон и квартиру отхватил в своем институте, гарсоньерка, правда, но все же квартира, а я — как жила, так и живи с мамашею… Вот вернешься, а меня уж не будет, покончу с собой, и к черту все».

Он слышал это от нее сотни раз. Всякий разговор у нее сводился к этому.

Но сейчас он вдруг явственно понял, как хотел бы приехать сюда с нею вместе. «Весь институт считает тебя отшельником. Тебе тридцать лет, а ты все не знаешь, чего хочешь…» Он ответил ей, что самое важное знает: «На тебе не женюсь никогда». Тут-то Бетти и выскочила из машины, побежала к конечной остановке автобуса. «Невероятно, — думал он сейчас, — даже не обернулась!»

Добравшись до отцовского виноградника и выключив мотор, он первый увидел мать. Она всплеснула руками, крикнула отцу и бросилась было к сыну, но тут же остановилась, Воткнув мотыги в песок, отец и мать стояли в нерешительности, не зная, как поступить; лица у обоих светились. Они двинулись было к машине, которой гордились больше, чем сын, но виноградник не отпустил их: «надо бы еще несколько рядков промотыжить, чтоб другой раз не приходить».

Он постоял немного. Перебрасывались словами — о том, о сем; вдруг он торопливо разделся до пояса, взял у матери мотыгу и принялся за работу. Отец довольно посмеивался — хорошо, мол, держишь мотыгу в руках, — потом почесал затылок, надвинул кепчонку на лоб и, сощурясь, проговорил:

— Дома-то в последний раз зимой был, а нынче уж май на дворе… Для того и машина эта, чтоб домой почаще заглядывал.

Но он пропускал эти слова мимо ушей. Знал, что хочет сказать отец и почему говорит так. Пройдет какой-нибудь час, день — и все станет на место, словно бы он и не уезжал отсюда. С родителями у него полный контакт. Вся деревня знала, как они его любят, как им гордятся. Правда, о работе его им только то и известно, что трудится он в каком-то научно-исследовательском институте, где изучают растения и всякие серьезные вещи, ставят опыты. Однажды он и сам слышал, войдя в деревенскую корчму, как кто-то сказал за его спиной: «Это Миклош Чисарик, ну, знаете, тот, ученый…» Интересно было выведать, кто его «ученым» прозвал. Скорее всего, от отца пошло. Верно, похвастался однажды в корчме, ну, а люди такое помнят.

Мотыги, кошелку и лейку он сунул в багажник, мать посадил сзади, отца — на переднее сиденье, рядом с собой. Перед виноградником развернулся. Мать попросила: сперва давай к кладбищу, а потом уж домой.

— Там, у дороги, под деревом Бела Касон полеживает, заедем за ним… Отвезем уж домой-то. Как жена его померла, мы его к себе взяли. Так он каждое утро на кладбище ходит…

Миклош остановил машину, повернулся к матери. Он не верил собственным ушам.

— Чего удивляешься? Бела Касон у нас живет… в задней комнате. Там его и поселили.

— Белу Касона? У которого хутор был?..

— Нет у него теперь ничегошеньки. Ходит в отрепьях, рад бывал хоть раз в день поесть чего-нибудь, А так-то и ему лучше… Все не один. Мать твоя и обстирывает его и кормит, — обстоятельно рассказывал отец.

Миклош Чисарик, усмехаясь, облокотился на руль.

— Чего удивляться-то, — опять заговорила мать, — никому до него не было дела… ему теперь только с нами и хорошо.

Они свернули на кладбищенскую дорогу. Бела Касон лежал на придорожной аллее, спиной к кладбищу, надвинув на глаза шляпу.

Миклош Чисарик подошел к нему вместе с отцом. Бела Касон встрепенулся, тяжело приподнялся, пробормотал что-то невнятное, наконец признал и отца и сына.

— Я тут раздумывал… как бы это уйти куда глаза глядят, — проговорил Бела Касон.