Борис Лурье - Дом Аниты

— НЕТ!

Я, пожалуй, пробегу мимо, и все. Мне даже не приходит в голову, что он может преградить мне путь.

Бедуин гаркает по-немецки с сильно гортанной арабской интонацией:

— Сюда, еврей! Ко мне сию секунду!

Мне кажется, это сон. Но я и впрямь бегу, а бедуин и впрямь стоит среди скал.

Я останавливаюсь, когда он из-под тяжелых черных одежд достает меч. Я потратил последние силы на крик и даже доволен — я больше не пытаюсь бежать, не осталось желания сопротивляться.

Бедуин быстро подходит, сердито говорит:

— Ты сказал «НЕТ», Бобби! — и пронзает мне горло мечом.

Моя шея обнажена — я стоял прямо, высоко подняв голову. Меч протыкает горло, разрывает его, и это приятно, такая блаженная боль, подобного наслаждения я не испытывал еще никогда: даже лучше, чем наказания Хозяек.

Я понимаю, что это мое последнее и величайшее наказание, заслуженная кара за бунт. Теперь моя служба окончена — решительно и бесповоротно.

Я падаю и медленно умираю, истекая кровью скромного слуги на гордую скалистую иудейскую землю. Бедуин гонится за Альдо, а тот убегает, бабьим голоском выкрикивая: «Нет, нет, нет, нет!». Затем бедуин устремляется к Фрицу, стоящему на вершине холма.

Мчась дальше на восток, Фриц тоже вопит посреди голой пустыни:

— Nein, nein, nein! {195} 195 В 1960‑е в Нью-Йорке Борис Лурье создал художественное направление NO!art. Для него это было предельным выражением свободы и бунта против консерватизма, господства поп-арта и любого подчинения статус-кво. Поэтому его герой в бунтарском порыве выкрикивает лишь одно это слово, хоть оно и означает конец его жизни. «Невероятно мощная сила, что поднимается словно из глубин земли» — это сила индивидуального бытия, восстающая против любого и всяческого доминирования, и для Лурье ее выражает одно слово «НЕТ!».

Араб-бедуин семенит за ним, словно пьяный или побитый; он сбит с толку этим последним бунтом рабов любви {196} 196 Статус «рабов любви» (т. е. мужчин, которые добровольно избрали рабство, дарящее им наслаждение) приводит к тому, что они не способны подчиниться никакой новой форме фашизма. , но все равно тщится догнать моих коллег. А те вскоре отрываются от него и спасены.

На вершине скалистого холма лежит тело моей последней Хозяйки, Госпожи Джуди Стоун, уже убранное из бассейна. Танк без танкиста ездит туда-сюда по телу, расплющивая его, пока не остается лишь мокрое место.

На соседнем холме стоят ее блестящие красные туфли — огромный монумент на фоне неба. Они отражают красные лучи заходящего солнца.

Я знаю, что моя Госпожа хотела именно таких похорон. Чтобы ее превратили в тонкий блин из мокрой и склизкой каменной крошки, раздавив стальными гусеницами мощного и беспощадного танка, принадлежащего ее народу.

Выполнив свою работу, танк без танкиста, со звездой Давида на боку, катится вниз по каменистому холму с редкими былинками, продолжая со скрежетом дробить камни.

Даже дохлый, я бегу за танком что есть мочи. Догоняю его и, без труда подтянувшись, запрыгиваю в открытый люк. И вот я, мертвец, веду боевую машину, стоя в башне и устремляя взор на восток — за реку Иордан, к пустынным Моавским горам.

Нет ничего необычного в том, что покойник ведет израильскую бронированную машину: всем известно, что победоносной военной техникой со звездами Давида на суше, на море и в воздухе прекрасно управляют те, чьи останки давно истлели в безымянных ямах, в неприветливой земле далекого Севера.

Как, выходит, мне повезло, если я могу укатить в вечность на этом танке, точно знающем, куда держать путь! Я медленно, но верно еду на неутихающий смертный бой; я надежно защищен в брюхе еврейского танка, словно в материнской утробе.

Как же мне повезло, если я, хоть и вовсе не принадлежу к этой нации, кою некогда считали про́клятой… тем не менее…

Я человек, и не более того — сын «не такого уж доброго человека». Ни избранный, ни проклятый. Я «интернационалист», человек идеального будущего, а не частичка какого-нибудь тараканьего племени или группки! Я тот безматерний ублюдок, что принадлежит всему миру — и никому не принадлежит. Я вечно дожидаюсь снаружи в коридорах учреждений — интернационально ничейный .

Но так ли это? Взгляните вон на ту вершину холма, где посреди вековых скал торчит корявый ствол оливы. Да, как прекрасно я теперь вижу, к чему принадлежу! Я веточка, только что отломанная от большой, перегруженной, тяжелой ветви векового иудейского ствола.