По ступенькам я поднялся к кабине машиниста и, сложив онемевшие от мороза пальцы в кулак, дважды ударил в дверь. Реакции не последовало. Я постучал снова. Не может быть, что путь преодолен зря.
Донесся скрип задвижки. В проеме показалось заспанное усатое лицо, увенчанное шапкой-ушанкой.
— Умираю от холода, — сказал я. — Впустите, пожалуйста.
Дверь отворилась, я прошмыгнул внутрь, в тепло и свет.
Краем глаза я зацепил печку, укрытую армейской курткой постель, квадратный стол, кипятильник и повисшую на гвозде строительную каску.
— Ты кто? — спросил мужик, снимая шапку.
— Это долгая история. Я издалека, мне некуда идти, зато у меня полный рюкзак еды.
Мужик почесал голову.
— Вы мудрец, про которого все рассказывают? — поинтересовался я.
Мужик улыбнулся.
— Я за расписанием слежу, грузы отмечаю, которые на завод поступают, — сказал он. — А это моя бытовка. Меня Василием звать.
— Максим. — Я пожал протянутую руку. — Говорят, в этих краях мудрец живет.
— Говорят, кур доят. Больше дураков слушай.
Я замер в нерешительности.
— Усталый видок, — заметил Василий. — Может, поспишь? А утром разберем, что к чему. Еда — это хорошо.
— Пожалуй, поспим.
Лишь сейчас я осознал, как утомился. Заряд иссяк, и мне едва хватило сил, чтобы разложить на полу куртку для горных походов и лечь поудобнее, а не абы как.
— Разбудите на рассвете, — попросил я.
— Сразу видно, что издалека, — сказал Василий, выключая свет. — Рассвета месяц ждать придется. У нас полярная ночь.
И ладно. Главное, что есть тепло и электричество.
— Странное дело, — пробормотал я. — Мне заливали, что здесь чуть ли не святой обитает. Якобы к нему за советами со всей округи стекаются.
— Вот и будешь советы раздавать, — произнес Василий сквозь сон и громко зевнул. — Свято место пусто не бывает. А пока баюшки.
Софья Серебрякова. Птицы и жуки
(Цикл стихов)
изрезанный древесный кособокий
нашедши столб и дав ему цвести
над крышей дома на его пороге
под платьем тела на его кости
запоминай себя зеленой линзой
вмести тропу и ближний водоем
и дачу с гулкой насекомой жизнью
и коробок с еще живым жуком
узор идет почти не повторяясь
ты помнишь то где не было тебя
и всем легко когда крылатый постоялец
на неумелых лапках поднимаясь
вот-вот взлетит не чувствуя дождя
садовник знает все цветы в оранжерее
раскладывает их на стебли и листы
и головы им отделяет
и когда по капле жидкость выступает
то заново твердит их имена
а в час другой во флигеле лежит больной и шевелит губами
и это невозможно наблюдать
вот я иду он говорит вот я уже не весь
но смерть моя за мной не успевает
в прохладный круг хотел бы я прилечь
но снова говорю а круг уже пылает
и рассыпается и зверь меня терзает
скажи мне имя но устала речь
я голос свой тащу спина окаменела
и кто меня в трещотку обратил
и тяжесть языка во мне подвесил
и землю подо мною наклонил
ты кто сидит у ночника и крылья мотыльку перебирает
ты пальцы чьи в пыли и темноте
смотри как я держусь льняного края
и причащен лекарственному раю
как точно и смиренно забываю
магнолия календула
я о себе
стекло и пар соединились здесь
и жесткие садовника перчатки срастаются с хитинной головой
пока стоит мгновение замри и ты
оно и шатко и не шатко
оно внутри как бритва неопасно
а кто снаружи к нам войти захочет
тот не найдет нас в неподвижности увязнув
и не заденет нашего стекла
мячом ли камнем ли
пион азалия нерасторжимого узла не может память завязать
но лет семи я полый был и мучим жаждой был и пил
с животным и землей вперегонки
и набухал иссохший след и влагу с отвращеньем исторгал
и мой теленок подношенье отвергал
перевернув наполненную кадку
а я захлебываясь как не наполнялся весь
незнание водица без осадка
тяжелый инструмент из рук упущенный
и мертвеца живот опущенный
все падает в испод и вспять
что если позабуду как назвать
поймать расставленными пальцами
пустые тельца их коробочки и трубки
в общественном саду
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу