Мишель Уэльбек - Серотонин

Ощущение глобальной катастрофы всегда немного смягчает катастрофы личные, наверняка именно по этой причине самоубийства так редко случаются в военное время, так что я чуть ли не бодрым шагом направился к улице Атен. Но уже первый взгляд, обращенный на меня доктором Азотом, лишил меня всяких иллюзий. В нем смешались тревога, сострадание и сугубо профессиональная озабоченность. «Плохи дела…» – кратко заметил он. Мне нечего было возразить ему, тем более что мы не виделись несколько месяцев, и ему, в отличие от меня, было с чем сравнивать.

– Ради бога, я поменяю вам дозировку, но вообще-то что пятнадцать, что двадцать миллиграммов… Антидепрессанты – это не панацея, я полагаю, вы в курсе.

Я был в курсе.

– Кроме того, имейте в виду, двадцать – это предельная дозировка, существующая сегодня в продаже. Конечно, вы можете принимать по две таблетки, перейти на двадцать пять, тридцать, а затем и тридцать пять миллиграммов, но дальше-то что? Лично я не советовал бы. Дело в том, что максимальная дозировка, прошедшая тесты, – двадцать, и рисковать мне не хочется. Как у вас с половой жизнью?

Услышав этот вопрос, я опешил. Вопрос был вполне уместный, надо признать, и к ситуации, в которой я оказался, имел отношение хотя и косвенное и весьма, на мой взгляд, отдаленное, но тем не менее. Я ничего не ответил, но, вероятно, развел руками и открыл рот, то есть достаточно красноречиво дал понять ему, что никак, потому что он сказал: «О’кей, о’кей, все ясно…»

– Я вам выпишу направление на анализ крови, проверим уровень тестостерона. Полагаю, он у вас очень низкий; серотонин, вырабатываемый при приеме капторикса, в отличие от обычного серотонина ингибирует синтез тестостерона, не спрашивайте меня почему, об этом ничего не известно. Как правило – заметьте, я говорю: как правило, – этот процесс полностью обратим. Как только вы прекратите принимать капторикс, все вернется на круги своя, во всяком случае, это показали исследования, но стопроцентной уверенности нет, вообще-то, если бы пришлось дожидаться абсолютной научной достоверности, ни один препарат не был бы выпущен в продажу, вы понимаете, о чем я?

Я кивнул.

– И все же, все же… – продолжал он, – давайте не будем ограничиваться тестостероном, проверим ваш гормональный профиль. Только я не эндокринолог, некоторые параметры, возможно, окажутся не в моей компетенции; может быть, хотите с кем-то проконсультироваться, я знаю одного неплохого специалиста.

– Лучше не надо…

– Лучше не надо… Ну, видимо, я должен усмотреть в этом знак особого доверия. Что ж, пойдем дальше. В принципе, гормоны – это не бог весть что, их всего-то от силы десяток наберется. Кстати, будучи студентом, я очень увлекался эндокринологией, это был один из моих любимых предметов, так что я с удовольствием тряхну стариной…

От его слов слегка пахнуло ностальгией, видимо, это неизбежно, когда в определенном возрасте вспоминаешь студенческие годы, я прекрасно его понимал, тем более что тоже обожал биохимию, изучение свойств сложных молекул доставляло мне странное удовольствие, с той только разницей, что меня интересовали скорее растения, например, молекулы хлорофилла и антоцианов, но в общем и целом мы недалеко ушли друг от друга, поэтому я прекрасно понял, что он имел в виду.

Я вышел от него с рецептом и направлением на анализы, закупил капторикс 20 мг в привокзальной аптеке; что касается гормонального профиля, то он подождет моего возвращения в Париж, я вернусь в Париж, теперь мне никуда не деться, безграничное одиночество смотрится здесь все-таки более естественно, оно сообразно окружающей среде.

И все же я съездил напоследок на берег озера Рабоданж. Воскресный полдень – самое подходящее время, ее наверняка не будет дома, по воскресеньям она обедает с родителями в Баньоль-де-л’Орне. Скорее всего, подумал я, будь она у себя, я бы не решился сказать ей «прощай навсегда». Прощай навсегда? Это я серьезно? Да, серьезно, в конце концов, я видел, как умирают люди, я сам скоро умру, мы всю жизнь, если только она не выдастся благословенно краткой, то и дело прощаемся навсегда, практически каждый день. Погода стояла великолепная, в лучах яркого жаркого солнца светилось озеро и мерцали леса. Не стонали ветры, не журчали воды, и вообще нежелание природы проявить хоть какое-то сочувствие казалось чуть ли не оскорбительным. Вокруг было тихо, величественно, безмятежно. Неужели я смог бы прожить вдвоем с Камиллой долгие годы в этом лесном домике на отшибе и чувствовать себя счастливым? Да, я точно знал, что да. Моя и без того незначительная потребность в общественных отношениях (если мы подразумеваем под этим любые отношения, кроме любовных) с годами вообще бесследно исчезла. Нормально ли это? Конечно, малопривлекательные наши предки жили общинами из нескольких десятков человек, и эта схема сохранялась долгое время как у охотников и собирателей, так и у первых земледельческих племен, их поселения были размером с небольшую деревушку. Но с тех пор много воды утекло, люди выдумали города с их естественным спутником – одиночеством, альтернативой которому могла быть только семейная жизнь, к племенному строю нам уже нет возврата, некоторые социологи, не блещущие умом, усматривают новые племена в «сводных семьях», может, оно и так, но лично я сводных семей никогда не видел, в отличие от «разводных», собственно, только такие семьи мне и попадались, не считая тех случаев, надо сказать многочисленных, когда процесс распада начинался еще на стадии супружеской жизни, до рождения детей. Что касается процесса воссоединения, то я не имел счастья созерцать его в действии, «Тоской, доступной всем, загадкой, всем известной, / Исполнена душа, где жатва свершена» [39] Ш. Бодлер. Semper eadem. Перевод Эллиса. , справедливо писал Бодлер, в общем, я считаю, что эти россказни про сводные семьи просто отвратительная хрень, а то и чистой воды пропаганда, восторженная, постмодернистская, не имеющая отношения к жизни, рассчитанная только на чиновников высших и сверхвысших категорий, которую за пределами, к примеру, Порт-де-Шарантон никто никогда не услышит. Так что да, я смог бы жить вдвоем с Камиллой в уединенном домике посреди леса, каждое утро я смотрел бы, как солнце встает над озером, и, думаю, был бы счастлив – в той степени, в которой мне это вообще дано. Но жизнь, как говорится, решила иначе, вещи мои были сложены, и я мог оказаться в Париже уже во второй половине дня.