Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

Но есть, есть чудесный способ изменить все и сразу.

В воздухе словно бы реет пригласительный билет в новое чистое будущее, индульгенция на все: стоит лишь протянуть руку и взять ее, сказав яркие и бесстрашные слова, как все темное, бытовое и низкое сгорит в их ослепительной вспышке, и собственная мрачноватая тень немедленно высветится и совпадет с силуэтом возвышенно-чистым и прекрасным, который человек с длинными волосами уже упоенно чувствует перед собой…

Он подхватывает перо, макает его в чернильницу и быстро пишет:

Спрятанный за длинными волосами мозг начинает по привычке проверять и просчитывать только что излитые на бумагу смыслы — и видит множество несообразностей. Сознательны ведь и городовые, а в некотором роде, наверное, даже куры. Безчестно-двойная игра предполагает сразу игру честно-двойную и безчестно-одинарную, что чересчур замысловато.

Да и потом, не широко ли сказано? Вот если взять какого-нибудь японского бонзу, который прямо в этот момент идет со свечой по своему дальневосточному коридору справить малую нужду — он ведь точно ни в какую победу Рабочих не верит. Так он, выходит, тоже не помочиться идет, а безчестно играет по-двойному?

Да, да, конечно… Но, во-первых, за прогрессивный луч, брошенный под нужным углом в темное царство, российскому интеллигенту поставят плюсик в некой не до конца понятной, но очень ощутимой и крайне влиятельной инстанции (так, во всяком случае, мнится). А во-вторых, в этой «победе сознательных смелых Рабочих» скрыта такая сила, такая светлая мощь, такое созвучие с гулом эпохи, что совпасть с этим двустишием означает очиститься полностью за один миг, и не просто очиститься, а засверкать — и стать, натурально, как солнце.

Человек с длинными волосами виновато вздыхает, отхлебывает кофию — и, уже почти не задумываясь, начинает строчить дальше:

К концу пятой строчки за столом сидит уже не беспутный пьяница и нахал-сердцеед (если не сказать чуть больше). Там скрипит своим честным пером благородный и смелый человек с передовым взглядом на жизнь — да, отягченный, как все мы, мелкими бытовыми пятнами… Но ведь жизнь, друзья мои, не там, где пятна — она там, где солнце и свет. Разве не так?

И вот по всей России сидят за своими столами отягченные мелкими бытовыми пятнами люди — и тянутся, тянутся своими немного виноватыми перьями к преображающему свету.

Когда через несколько лет свет наконец зажжется в полную силу, выживут только те, кто вовремя отъехал в Париж.

«Голос Прилива» — надо же — успевает…»

Так начинается роман заметного, но противоречивого и спорного российского историка и философа К. П. Голгофского «Искусство Легких Касаний» (в первом издании довольно неуклюже названный «Химеры и Шимеры»). Здесь и далее мы будем приводить пространные цитаты из него, чтобы дать читателю возможность самому ощутить «вкус» разбираемого текста.

Это именно роман, мало того — остросюжетный триллер, практически детектив, что вызывает, конечно, удивление: до сих пор Голгофский был известен нам исключительно как историк-конспиролог, прежде всего — автор монументального труда «Новейшая история российского масонства». Сам Голгофский в предисловии шутит по этому поводу так: «когда детективщики начинают писать историю России, историкам остается одно — писать детективы».

Однако, заметим мы, писать детективы нужно уметь.

Этот триллер — документальный отчет о самом необычном расследовании автора. Расследование, уверяет Голгофский, было таким, что «простой отчет о нем сам принял форму остросюжетного романа». Он, конечно, лукавит — но кому из историков в наше время не хотелось бы иметь побольше читателей?

Беда в том, что романы пишут совсем не так, как научные исследования, и громоздкий справочно-аналитический аппарат, все эти цитаты, ссылки, ссылки в ссылках (и так до пяти раз), бесконечные нудные споры с неведомыми читателю оппонентами, часть которых скончалась еще в девятнадцатом веке, делают книгу Голгофского крайне громоздкой: в ней около двух тысяч страниц, разбитых на два тома. Она неудобочитаема, скажем прямо. Но при этом — весьма интересна и важна, хотя с идейной точки зрения довольно сомнительна.