Алексей Баев - Введение в человечность [СИ]

Дальше, значит. Продолжаю.

Характер мой затвердел, и тут дверь открылась (точнее, шторки распахнулись) передо мной в большой мир. В ваш мир, людской. Выехал я из коптильни, гордо покачиваясь на транспортере, чистый весь такой, ароматный, самодостаточный, с единственной целью в жизни — стать человеком, таким же сильным и красивым, как тот, что нежно снял меня с крючка и бережно уложил в ящик поверх моих братьев, таких же чистых и ароматных, как я, но бесцельных, а, потому, предназначенных на съедение вашему брату. За своими думами я и не заметил, как поставили наш ящик с десятком таких же впритирочку в крытый фургон, захлопнули глухую дверь, и враз стемнело. А потом… Потом нас начало трясти. Это я сейчас понимаю, что машина с места тронулась и поехала, а тогда напугался. И сильнее, пожалуй, чем когда крысы вокруг бегали. Спаси меня, бог колбасный, не дай во тьме трясучей навеки пропасть из родного ящика! Спаси и сохрани, ладно? Я не, поверь, забуду…

И вот тут-то, братья мои и, естественно, сестры по разуму, последовала цепочка тех знаменательных для меня событий, которые, с одной стороны, крепко пошатнули мою уверенность в собственных силах, а с другой — дали понять, что если не хочешь, колбаса ты этакая, быть съеденным, съешь кого-нибудь сам. Или заставь кого-то съесть не тебя, а ближнего твоего. Подставь, короче. Или, на худой конец, наблюдай молча, не высовывайся. А произошло следующее.

Тряска неожиданно закончилась, дверь фургона распахнулась, и в нашу тесную каюту хлынул солнечный свет. Спас-таки, бог колбасный, спас меня! Обещание свое помню, постараюсь не забыть. Хотя… Как там у вас говорится? Обещать — не значит жениться? Так, кажется?

Значит, дверь распахнулась, свет хлынул, и услышал я голоса. Два голоса — мужской, мягкий и глубокий, и женский — твердый, но ласковый. Первый принадлежал экспедитору, мужику с волосатыми руками (я еще тогда подумал, что у меня скоро такие же будут), который привез товар, то есть нас с братьями и сестрами, а второй — товароведу, миловидной (на мой колбасный взгляд) даме с нежными ладошками. Боже, как эротично она меня погладила!

— Здравствуйте, Мария Станиславовна!

— Добро пожаловать, Мишенька! Тебе мы всегда рады. Чем сегодня порадуешь?

— Вот, короче, — Миша стеснительно отвел глаза, — ящичек сервелату московского, и, это, как его… как обычно, в общем. Докторская там, Краковская, Прима и эта… Ну, как обычно, короче… по накладной… Посчитайте, Мария Станиславовна, все ль правильно.

Экспедитор отвалил в сторонку и закурил беломорину. И ты представляешь, Леша, эта нимфа, нет, скорее, богиня подошла к нам и протянула свою изумительную руку прямо ко мне… Я хотел поздороваться, но онемел от внезапно нахлынувшего на меня ощущения счастья. Знак. Знак судьбы — она выбрала меня. Именно меня! Эх, вот стану человеком, обязательно женюсь на ней. Какие руки! Господи, какие у нее руки!

— Что ты, Михаил! Ты человек у нас практически свой. Давай накладную, подпишу, — обладательница эротичных рук протянула одну из них (в смысле, рук) экспедитору. Я подумал — для поцелуя, а тот олух… Нет, вы только послушайте! Этот недотепа достал из-за пазухи и отдал ей какую-то грязную мятую бумажку, которой, я сейчас думаю, подтираться-то приличный человек не станет. Вот мудак, честное слово! Такой момент упустил!

— Спасибо, Мария Станиславовна… Я, это самое… того…

— Возьми, Миша, возьми колбаски. Давно, небось, сервелатику не ел. Бери, не стесняйся, заработал. На комбинате-то, небось, строго?

Как это так, думаю, заработал! За что это ему меня? За то, что тряс всю дорогу? А магазин, а нежные руки? Но и на этот раз повезло мне. Ф-фу… Бедный мой сосед… Эх, не подфартило тебе, брат. Пошел, как говорится, по сокращенной программе, минуя витрину, сразу на стол. А может, и на стол не попадешь. Сожрут тебя прямо в кабине или закусят телом твоим бренным гадость какую-нибудь в подворотне темной и сырой. Этот Мишенька только с виду робкий. Я-то слышал, как он при погрузке матерился, видел, как теток в фартуках по жопам шлепал. Скотина скотиной. И голос у него обманчивый… Держись, брат! Смирись, против судьбы теперь уже не попрешь. Поздняк.

Тем временем, начиналось для меня тогда еще непонятное и ошарашивающее нечто. Мария Станиславовна на минуту скрылась за дверью помещения и вышла оттуда с двумя неандертальцами в кепках — молодым и старым. Я, конечно, в те дни не знал слов таких мудреных, это я сейчас понимаю, что те в кепках являлись натуральными неандертальцами, а тогда они мне просто не понравились.