Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

– Так ить ты сам, – начал было оправдываться Дёмка. – Хватился утром – тебя нету. Страшно стало. Я думал… водяной тебя того…

– Таво, не таво, – передразнил старый малого. – От дома отойти нельзя… Может, мне зайчатины захотелось, – стал он выкручиваться перед Дёмкою. – В избу-то я из-за ливня вернулся, а тебя нечистый уже на сухорусло уволок.

– Дедушка, – не дал парнишка старому разовраться путём, – ить ты небылицу плетёшь. Какого такого зайца ловил ты на берегу ерика да под суковатой корягою? А?

Покуда Леон Корнеич, пойманный с поличным, хлопал глазами, внук припёр его к правде окончательно:

– А ить я его видел.

– Кого? – не дошло до Леона Корнеича.

– Водяного твоего.

Старый приподнялся на локте, всмотрелся во внуковы открытые глаза и не посмел не поверить. Потому оторопел.

– Ну тебя, – сказал растерянно, затем спросил: – Как? Видел-то как?

– Вот так, как тебя. Шага на два подале.

– И чо? Худого он ничего не вытворил?

– Как видишь…

– И в омут не звал?!

– Никуда он меня не звал.

– Так вы чо? Близко-то так?… Разговаривали о чем?

– Не успели, – с досадой сказал Дёмка. – Ты ж его криком своим спугнул.

– А ещё прийти не позвал?

– Чо меня звать? Я и без того пойду.

– Так-таки и пойдёшь? – опять встревожился Леон Корнеич. – Взял волю… Никуда ты один не пойдёшь!

– Тогда вместе пойдём, – сказал внук деду так, словно разговаривал с меньшим братом. Да ещё с лёгкой улыбкою добавил: – Только ты не блажи больше.

– Ах ты, шельмец! – влепил Леон Корнеич Дёмке горячий подзатыльник. – Я ить разве об себе блажил? Я ить об тебе глотку чуть не вывернул…

Дёмка не обиделся на затрещину. Он ласково припал щекою до дедовой груди, сказал виновато:

– Ну чего ты, дедуня, шуток не понимаешь? Чего рассердился? Я ить и сам… Пошто я на ерик-то кинулся? За тебя испугался.

Уже поглаживая внука по голове, Самоха, после доброго молчания, захотел узнать:

– Каков он видом-то – твой водяной?

– Не подходит он видом ни под лешего, ни под домового.

– Под кого ж он подходит?

– Не то под лягушку здоровенную, не то под ящерицу. А больше того под девчонку какую-то подводную.

– Не под русалку-берегиню?

– Может, и под русалку, – не стал успорять Дёмка. – Из воды выползла, башку на лапы уронила и давай горевать. Беда у неё, похоже…

– Славно ты рассказываешь, – улыбнулся Леон Корнеич, – надёжно. Добрым человеком вырастешь. А что про Берегиню твою… Не хотел я тебе говорить, а теперь вынужден… Не спалось мне позапрошлой ночью. Поднялся я, во двор вышел – тайгу послушать. Чую – гудит! Где? Везде вроде. Потом над головой долгая тень проплыла, на луне серебром взялась и пропала за лесом. На ерике плескануло что-то, и все умолкло. И только выпь на болоте, только саранча в траве…

Может, небом-то змей какой летел? Может, он и лягушку твою Берегиню, из какого-нибудь моря выхвативши, в лапах тащил да в ерик выронил? Мало ли в морях-океанах всякой невидали пасётся… А теперь ей, бедной, пригоршня нашего парусла, против моря-то. Тьфу! Лыва. Тюрьма тухлая. Как тут не загорюешь? А соображения большого у неё нету – догадаться, что стоит ей мол переползти и вот она – река. А рекою-то в любой океан дорога отворена. Надо нам с тобою как-то бы приручить её маленько: мы бы её через перешеек на большую воду переволокли и дело с концом…

– Хорошо придумано, – сказал Дёмка, вскинувши голову. – Об одном только, дедуня, не спросил ты меня: что же это за лягушка такая бестолковая, которая способна перед людьми из глубины ерика подарки выкладывать? Про палицу, которую ты под каршу уторкал, забыл?

– Забыл, – сознался Леон Корнеич. – Да-а… С палицей тою посчитаться, выходит, что Берегиня не столь глупа. Мы собрались её приручать, а она, похоже, с тем же самым умыслом до нас подбирается. Ну дела! Как нам теперь быть-то? – спросил дед внука не без нового страха.

– Запереться дома и сидеть.

Не успел Дёмка новой шуткою поиграть, как старый повторно хлопнул его по затылку.

– Придержи! – сказал. – Ышь! Распустил вожжи… Смельчак отыскался… Кто ночью в подушку-то целую лыву наревел?

– Так уж прямо и лыву?

– Не лыву, так озеро, – уже с улыбкою поправился Леон Корнеич.

Дёмка обрадовался дедовой отходчивости и опять прижался к нему. Спросил:

– Когда пойдём-то?

– Поутру, думаю, и настроимся…

Настроились, пошли поутру.

Вот шагают. Вот дошли. Вот открылась перед ними утренняя сказка таёжного парусла.

Доводилось ли вам когда-нибудь видеть такое утро? Не доводилось?! Бог ты мой! Да что же вы тогда в жизни своей видели? Да зачем тогда вышли вы из вечной тьмы? Неужели только для того, чтобы удостоверить своё наличие в мире нашем отражением в зеркалах? И ради этого, угробляя равнодушием всё и вся, производиться в детях?!