Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Вот Дёмка сидеть, вот ждать… Ни над водой, ни под водой… Тишина мертвая. Разве что коростелёк в метляках [55] Метляк – метельчатый камыш. спросонок присвистнет, либо коровашек-ракитник [56] Коровашек, коровайка – кулик. жалобно забормочет во сне, вспомнивши, до чего же глупо упустил он пойманного днём мотыля.

И вот как бы предрассветный туман занялся над старицей; даже не туман, а марево. Оно и с воды-то путём не поднялось, а выстелилось светлой дорожкой по ерику… или в глубине его? Не понять. На лунное отражение не похоже. Да и при чём тут луна? Она плывёт вовсе по другую сторону парусла…

Должно быть, что-то происходит-начинается?!

Потянул Дёмка из-за коряги шею – разглядеть наваждение, и тут полоснуло его по глазам лучом ослепительного света. Парнишка от неожиданности за каршу завалился. Проморгался чуток и опять выглянул из-за укрытия – световой дорожки уже не было на воде. И вообще кругом стояла полная ночь, поскольку луна и себе с перепугу завалилась за облако. Но вдруг! Плеснуло… Прямо на середине старицы. Вроде кто из камышей невидимой рукою запустил туда увесистый камень.

А под водою опять огонь факелом засветился.

Вынырнул факел тот на поверхность, маяком лучистым повёл по резунам, по ракитникам, по хрящатому мыску… Вроде бы хозяин того света желал досконально оглядеть ночной берег, чтобы не случилось помехи, если ему понадобится выбраться из глубины на сухое место.

Затем огонь опять погас, погрузившись в глубину.

Свет его взялся мерно двигаться, определяя кому-то путь прямо до хрящатого мыска. За ним следом по поверхности ерика вскипел бурунок.

Дёмка перестал дышать.

Водяной?!

Дьявол?!

Шутовка?!

Кто?!

Что делать?!

Дать стрекоча? Но Дёмка давно мечтал увидеть потаённую жизнь ночной тайги. Потому он бежать и не дернулся, а только прилип до коряжины, ровно блин до непрогретой сковородки.

А бурунок, в свете робкой луны, всё кипел, всё пенился…

Допенился бурунок до мыска, приутих, сравнялся с водою и огонь погас. Однако ерик никакого водяного на песок не выпустил. Дёмка увидел совсем иное чудо: перепончатая, огромная лягушачья лапа высунулась из воды и осторожно выложила на галечник штуковину, длиной в аршин, похожую на железный пест, который был увенчан блеснувшим набалдашником. В это время пискнул в резунах коровашек-ротозей, реванула на болоте выпь, на высокой сосне лупатый филин ухнул от изумления и захохотал клёкотно на всю округу. Лапа дрогнула, унырнула в глубину.

А Дёмка?

Словно лихой порыв ветра подхватил парня на крыло своё и единым духом доставил его на заимку.

Уже из оконца избы, уже маленько отдышавшись, уже чуток одумавшись, увидел парнишка на небе во весь круглый рот хохочущую над ним луну, упал ничком на свой топчан и расслезился.

Вот тебе на! Был, говорят, герой, да убит кобурой… От Дёмкиного хлипа пробудился на припечике Леон Корнеич. Поднялся, босо дошлепал до внукова лежака, тронул парнишку за плечо.

– Проснись, Дёмушка, – сказал полушепотом. – Пробудись. Ты чавой-то расхлюпался? Сон ли дурной до тебя пристал?

– Пристал, – вроде заспанным голосом соврал Дёмка и дале взялся сочинять: – Вижу во сне, будто на нашем ерике огонь под водою плывет; будто бы кто факел запалил и до мыса направляется. А я за картою, на берегу будто бы прячусь и всё вижу. Подплывает водяной… волосатый! Космы на башке с тиною перепутались. Глазищи во! Горят. В одной лапе железная палица, другой воду загребает… Лапы зелёные, как у лягушки. Подплыл до мыса и выложил палицу на песок. А тут филин… да как захохочет… Я и заревел.

– Напужался?

– Небось напужаешься, – не стал Дёмка отнекиваться. – Он ить прямо над головой… да как ухнет! А потом и закатился…

– Это я – старый сверчок, виноват, – опять затосковал Леон Корнеич. – Наверещал сглупа страху. Разве ж могла омутовая глубина ребятенком или ещё кем куликовать? Это же во мне самом старость моя плакала. Из-под воды-то никакой водяной не сумел бы голосу подать. Ему для голосу пришлось бы в камышах сидеть. А ведь я тогда всю урёму [57] Урёма – густые заросли вдоль берегов. обшарил. Никого на парусле не было. Старость моя плакала…

– А вдруг да не старость? – затаённо, точно его сумел бы кто-то услыхать, прошептал ответно Дёмка. – Ведь мне всё как наяву представилось.

– Ну тебя, – осерчал Леон Корнеич и стал заверять. – За каким дьяволом водяному тут объявляться? Наше сухорусло больно мелко для него. А ежели омут, так он давно топляком забит. Туда и карасю-то доброму не пронырнуть. Негде ему тут гнездо заводить, негде. И русалкам тут никакого раздолья нету.