Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Тогда уж Дёмка взялся теребить деда:

– Ты чего это? А? Кто тебя?!

– Никто, Дёмушка, никто. Ей-богу.

– Нешто утопленника на старице узрел?

– Никого не узрел, – даже осерчал Леон Корнеич, но, подумавши, все-таки признался: – Хуже, Дементий Силыч. Хуже! Вчерашняя песня, оказывается, не во мне звучала.

– А в ком?!

– Так вот, понимаешь ли: вроде бы что и слышалось, а вроде и рассказать не о чем. Вишь какая штуковина получается…

– А что слышалось-то, дедуня?

– А то, внучок, чего и быть не должно. Верь, не верь, а послышалось мне, ровно бы малое дите из-под воды в омуте плакало. Не ором орало, не захлебывалось в крике, а тоненько, жалобно так: у-у, у-у… Похоже, забилось оно куда-то в илистую глину и выстанывает там тяжкую обиду свою. Поначалу-то я стон опять было за песню принял, а потом разобрался. Подумал ещё: может, нечистый ребятню из Белояровки на старицу за легкою рыбою пригнал? Может, она мне, пугая, пение-стоны разводит? Я и полез в рогозник [51] Рогозник – камыш. . Хворостину выломал. Да только зря армию комаров на себя поднял. Воротился на мысок, сел опять на каршу [52] Карша – коряга. – плачет! Ещё слышнее прежнего. Вот когда меня морозом и продрало. Понял я, наконец, что ребячьим голосом стонет омутовая глубина! Что же это такое? Уж не водяной ли зовет меня к себе?!

– Почему ж он тогда ребятенком плачет?

– Кто его угадает? Должно, надеется, что так жальчее.

– Водяной кошкой орёт, – убежденно заявил Дёмка и стал гадать: – Может, берегиня какая, русалка, в нашем ерике поселилась? Может, её половодьем с верховья принесло…

– Берегиня больше хохочет.

– Дай сбегаю, послушаю, – сорвался было Дёмка слетать до парусла.

Но Леон Корнеич застрожился:

– Я те побегу! Я те послушаю! Начирикал заботы, – тут же посетовал он на себя. – Кто меня за язык тянул?

Дёмке же он не забыл повторить:

– Только вздумай… побеги мне! И вообче… На протоку – ни ногой! Понятно?!

Ясно, что понятно. А то как же? Ведь кабы да не ад, так был бы и с чёртом лад…

Вот с этим ненастным согласием, с этим слякотным послушанием и протащился Дёмкин день до самого заката. Вымотанный никчёмными делами, завалился тот день во мшаник [53] Мшаник – клеть, амбар, сарай. густых сумерек. Заботливая ночь, дабы не тревожить покой изнемогшего, пологом облаков задернула небеса. Звёздам велела она не больно-то высовываться наружу, не больно-то выпяливать красоту свою, чтобы завистливой неясыти не вздумалось ухать посреди тишины, углядевши в глубине парусла их отражение. Да чтобы ревнивая выпь на дальнем болоте не взялась кликать блудливого лешего, принявши спросонок звёздный отсвет за хоровод озорных шутовок… [54] Шутовка, берегиня – русалка.

От осторожности такой даже луна, ещё на днях медовая, спелая, ссохлась на небе какой-то обкусанной плесневелой краюхою. Когда же она, робкая, посмела заглянуть в оконце самохинской избы, когда разглядела в умиротворенной дедовым похрапыванием темноте несонные Дёмкины глаза, то и себе давай строжиться. Не на звёзды – на парнишку. Чего, дескать, тебе не спится?! Уж не замыслил ли ты среди ночи на старицу бежать? Смотри у меня, парень! Не то возьму да и высвечу для тебя на протоке то, чего и в самом деле никак не может быть на земле…

«Ну вот. Ещё одно пужало, – в свою очередь подумалось парнишке о луне. – Саму-то вон как со страху сжулькало. А я не боюсь! Мне только деда всполошить жалко, потому и жду, когда он хорошенько уснёт. Сщас-ка встану… пойду… не струшу…»

И ведь поднялся пострелёнок! Поднялся. По избе, по сенцам – на цыпочках… Вышел на погоду…

А луна!

Луна, оказывается, по-над сопкой Авдейкою только что восходила. Потому-то она, из-за рубчатого края тайги и показалась парнишке такой обглоданной. А тут она образовалась перед Дёмкою крутобокой красавицей, которая так и расплылась перед его храбростью в полной улыбке. Будто бы и не луна всплыла над заимкой, а глазурованный мятный пряник. Очень уж, видно, ей понравилось Дёмкино упорство.

Кроме того, хозяйка ночного неба успела когда-то светом своим растопить облачную завесу, успела и на земле прояснить среди подъельника извилистую тропку. Вот и повела она, заторопила отчаянного парнишонку до ночной старицы, заказанной ему Леоном Корнеичем для наведывания даже среди бела дня.

Вот луна осторожно выпустила Дёмку из-за ёлок на хрящатый мысок, вот довела его до суковатой на берегу карши, вот спрятала его в тени той коряжины, наказавши внимательно слушать затаённую ночь. Сама тихонечко поплыла дальше, будто бы до ерика ей нет никакого дела.