Владимир Шапко - Лаковый «икарус» [litres]

Кропин уже ходил вдоль ряда, прикладывал к глазу одну из линз очков. Нет, не должна еще быть здесь. Вчера ведь только собрание было. Рано еще. В другой партии, наверное, появится… И – увидел. Ее! Силкину! Портрет! С краю!.. В испуганной, но радующейся какой-то растерянности оборачивался к идущим людям. Вот она, смотрите. Висит. Улыбается, стерва. Нашел!.. Двинулся куда-то. Спотыкался, высоко задирал ноги, сразу ослепнув и оглохнув. Очками промахивался мимо кармана. Это что же выходит? Как это понимать?

Вывешенный портрет Силкиной подействовал на Кропина точно маска с хлороформом: он очнулся почему-то… в парикмахерской. Уже сидящим в кресле, уже завязанным простыней. Среди порханий и стрёкота ножниц и жарко сыплющегося одеколона…

«Как стричь?» – спросили его. «Покороче…» – неопределенно мотнул он возле головы рукой. И… снова вырубился.

Над Кропиным стали шептаться две девчонки в великих халатах. Две ученицы парикмахера. Не без трепета приступили к учебе. Ножницами они сперва выдергивали клок волос с затылка Кропина, а затем разглядывали плешину. Еще выдергивали. Еще. То одна, то другая. И опять смотрели. Потом начали запускать в волосы машинку. Электрическую. Одна, вывесив язык, запускала, а другая осторожно переносила за ней подающий электричество провод. Девчонка надавливала, выводила полосы наверх. Как бы прокосы давала. Голова постепенно превращалась в зебру. Бесчувственная – только спружинивала. Как тренировочная. Как болванная.

Иногда подходила сама мастер. Тетя Клава или тетя Даша. Начинала все переделывать, перестригать. Говорила – только в нос, не для Кропина. Девчонки тянули шеи. Когда все было кончено, голова стала походить на малярную кисть-маклицу. Хорошо отмоченную и поставленную вертикально… «Что это?» – увидел себя в зеркале Кропин. «Покороче!» – ответили ему и сдернули простыню. Девчонки кинулись, стали выдувать волоски.

Он вышел. Ничего не поняв. Из какого-то дома. Сразу остановился, рассматривая вывеску. Кто-то раскрыл дверь – в лицо пахнуло одеколоном парикмахерской. Словно заново. Словно для одного Кропина. И какие-то две девчонки в халатах хитро выглядывали. Из окна… Значит, это… парикмахерская. Он шагнул было к двери, но вспомнил… Да, вспомнил, что… что был уже там. Да, был. Проверяюще провел по голове рукой. Девчонки в смущении начали отворачиваться, хихикать. Был. Точно. И… разом, с разворота рванул к Новоселову. К Саше. Благо – воскресенье. Наверняка дома. Должен быть, во всяком случае…

Новоселов с пэтэушниками махал метлой возле общежития. Подгонял их, вялых, недовольных. Подбадривал шутками. Подошедший Кропин повел его в сторону.

– Где это вас?.. – глядя на голову старика, еле сдерживал смех Новоселов.

– А! – махнул рукой Кропин. – Не в этом дело, Саша! – Озабоченно ходил. Метался возле Новоселова. С прокосами на голове. – Здесь не решились. Понимаешь, Саша! Не решились. Силкину. А подальше пока, подальше. Возле дихлофоса. Возле этого, как его!., возле «Хозяйственного». А дня через два и здесь уже можно будет. Понимаешь? Всю общагу заклеят. Любоваться можно будет тогда, любоваться. А пока рано еще здесь, рано. Понимаешь? Стратегия, тактика! Пока нельзя здесь. Вчера только собрание было. Понимаешь? Нельзя. А завтра или дня через два – можно. Тогда постараются. Все стены заляпают. Вот увидишь!

Новоселову сразу стало тоскливо. Жалко стало наивного, доверчивого старика… И прическа эта вот его еще. Как будто специально оболванили… И вообще все это опять вязалось в один какой-то клубок. Названия которому Новоселов, как всегда, не находил…

– Ну, зачем вы, Дмитрий Алексеевич… Разве вы не знаете, как это делается?.. Честное слово…

– Нет, погоди, Саша. Это что же получается?! Еще ни кола, ни двора, как говорится, а уже всё давно распечатано, приготовлено! Выходит, всё предопределили заранее! Еще собрания – и в помине, а уже портрет заказан, отпечатан, уже висит! А мы, как бараны….

– Не надо, Дмитрий Алексеевич…

– Да как же так, Саша!.. Да я… да я пойду сейчас – и выскажу ей всё! – кипятился Кропин. – Да как же так! Мы что – бараны, которых стригут, как кому вздумается?..

Новоселов смотрел на дико остриженную потрясывающуюся голову старика, и ему стало жаль его до слез… Приобнял беднягу, повел в общежитие, к себе, чтобы успокоить как-то, поговорить, попить с ним чаю. Беззвучно пэтэушники заплясали, задергались обезьянками. Затем побросали лопаты-мётлы в тачку, смело затарахтели следом. Новоселов не возражал.