Владимир Шапко - Лаковый «икарус» [litres]

Голова ее в белой шапке с пампушками походила на зайца с ухом. Посмеялись. На том и порешили. И, довольные друг другом, разошлись в разные стороны: Новоселов и Ольга свернули в Палашевский, Серов пошел дальше, к подземному переходу, к метро.

В высокой цинковой взвеси декабрьского полнолунья чудилось висящее сборище мерцающих человеческих душ.

Они целовались под ним в Ольгином дворе. Их тени стояли у ног, как чемоданы.

Дома, в комнатке своей, Новоселов сидел и смотрел, как лампочка под колпаком на табуретке мягко выворачивала и выворачивала бесконечную радужную ткань одуванчика.

А в новогоднюю ночь общежитская высотка была завернута в лунный туманящийся свет, словно в серый свиток.

По заснеженному пустырю одинокий парубок с ножом бегал за другим одиноким парубком, который не имел ножа. Оба были в белых рубашках.

Выбежавший Новоселов ловил. А поймав, тыкал их рожицами в снег, упав на колени. Парубки дергались и неразборчиво матерились. Потому что рты у них были залеплены. Снегом.

«Ты где был?» – спросила Ольга. «В туалете», – ответил Новоселов, оглядываясь по притемненному скученному залу, где и шла новогодняя ночь, вздрюченная, экзальтированная, как старуха. Где по многочисленным, толкущимся в танце головам, опутываемым серпантином, шмаляло из прожекторов и где Новоселов выискивал сейчас Серова. Смывшегося непонятно когда.

На пустыре снегу было мало, и один из парубков ободрал нос. Он тронул Новосела за плечо. «Сейчас», – сказал Новосел Ольге.

«Порядок», – сказал Новоселов, быстро вернувшись. «Куда ты бегаешь все время?» – «Да так. По мелочам… Извини, я – сейчас!»

В углу зала над головами замахались руки. Кулаки. Однако быстро были потоплены. Точно удёрнуты там кем-то на дно…

«Ну как, не скучаешь?» – Новоселов слегка запыхался, опять в беспокойстве поглядывая поверх голов.

Увидел парторга Тамиловского. «О, и вы здесь! Среди народа! Да еще с супругой! Очень приятно!» – «А как же! Мы – только так!» – Большезубый Тамиловский толокся в танце со своей женой.

Черненькая низенькая женщина походила на остренькую взблескивающую брошку, вцепившуюся длинному Тамиловскому в низ живота. Тамиловский то убегал с ней, круто беря на себя, то так же круто набегал вперед. Точно хотел ею пробить стену. Танцующие оглядывались.

Из динамиков вдруг грохот оборвался – и сразу вспух и пошел впереди людей живой играющий диксиленд. Веселый, как осьминог.

«О! ваши! Диксиленд! – вскричал Новоселов, как будто он – массовик-затейник. – Из консерватории! Мы пригласили! Оплатим!»

Ольга ринулась к своим.

Новоселов торопливо курил в коридоре, пепел стряхивал в баночку. Которую не знал, куда пристроить. Поставить куда. Бетонный пустой коридор воспринимался как катакомба.

Вместо разыскиваемого Серова в буфете опять увидел Тамиловского. Зубастый Тамиловский алчно смеялся, выхлестывая газировку в стаканы. Его жена ожидающе закинула ручки на мраморный столик. Как в школе ученица.

Означив плоскую квадратную спинку излечиваемого всю юность сколиоза. Они помахали Новоселову. В ответ Новоселов покивал. Мол, очень приятно. Очень приятно. Спасибо. Оглядывал просторный буфет, выискивая среди дымных галдящих голов голову Серова.

Вместо Серова из дыма шла Евгения. Не спускала расширенных глаз с Новоселова, как с маяка. Слепо, как-то раздёрганно втыкала ноги в туфлях на высоком каблуке. Еще издали развела руками – нету!

«Я ему кофту… кофту, Саша». Евгения икала. «Что кофту?» – «Кофту ему связала. Белую! Подарила к Новому году!» (Новоселов растерянно озирался. Точно искал эту новую белую кофту, связанную Евгенией. Точно только в ней и можно было теперь опознать Серова.) «Он же пригласил вас с Ольгой! Я же всё купила, приготовила! Никифорова телевизор дала! Катюшку с Манькой взяла на ночь!.. И вот он… он… Я не могу больше! Я не могу!» Евгения отвернулась и заплакала. (Тамиловские сразу же с интересом раскрыли рты. На щеках клыкастого мужа сорока пяти лет горел младенческий запёкшийся румянец язвенника.)

Новоселов не знал, что делать, куда смотреть – спина женщины пригнулась перед ним какой-то жалкой сутулой корзинкой, из которой тряслись такие же жалкие висюльки вроде бы желтеньких цветков…

…точно чтобы усугубить свою неудачливость с мужчиной… точно нарочно добить себя ею… женщина одевается неумело… нелепо… жалко… хочет что-то лихорадочно исправить… этим нарядом своим… этой жалкой прической… хочет понравиться мужчине… снова завоевать… вернуть всё назад… как было… и ничего не получается… всё выходит наоборот… выходит жалко… глупо…