— Бесценная, возвышенная душа! Я недостоин вашей чистоты, вашей искренности и преданности! Прогоните меня прочь, чтобы я никогда больше не мог причинить вам горя!
— Нет, Луис, такое лечение будет хуже болезни, — с улыбкой возразила прелестная девушка; она снова вспыхнула и одарила юношу нежным взглядом. — Только с вами я могу быть счастлива, если так будет угодно судьбе, а без вас — навсегда несчастна!
После этого полный недомолвок и намеков разговор принял бессвязный характер, как бывает всегда, когда чувства влюбленных начинают опережать их мысли. Пересказать все, что они говорили, просто невозможно!
Луис, как обычно, был переменчив и порывист: то он клялся в любви и верности, то начинал ревновать и тут же раскаивался в своей ревности; временами все представлялось ему в самом мрачном свете, а через мгновение воображение уносило его в какой-то земной рай. Мерседес была взволнована, однако не забывала о своей девичьей гордости и скромности. На все уверения возлюбленного она отвечала с глубокой нежностью, умеряя его пыл, а когда он в своих восторгах и клятвах становился слишком смел или впадал в преувеличения, она останавливала его мягко, но достаточно решительно.
Беседа их продолжалась более часа, и вряд ли стоит говорить, что оба снова и снова клялись друг другу в верности и Луис бессчетное количество раз давал обеты никогда не жениться на другой. Когда пришло время расставаться, Мерседес открыла маленький ларец, где хранились ее драгоценности, и достала оттуда небольшой крестик, усыпанный сапфирами.
— Я не дарю вам свою перчатку, чтобы вы носили ее на своем шлеме на турнирах, — сказала она, вручая Луису залог своей любви, — Пусть этот святой символ напоминает вам о нашей великой цели и о той, кто будет ждать исхода вашего предприятия с не меньшим нетерпением и тревогой, чем сам Колумб! Глядя на него, вы сможете читать свои молитвы. Эти камни — сапфиры; они считаются залогом верности. Так пусть же верность будет залогом вашего благополучия, пусть эта вещица поможет вам сохранить любовь к той, кто ее подарил. Все это было высказано с грустной и легкой улыбкой, ибо в час разлуки Мерседес испытывала одновременно и тяжесть невыносимого горя, и полную уверенность в своей собственной любви.
Сапфировый крестик был сам по себе ценным подарком, но Луису он показался еще дороже благодаря значению, какое вложила в этот дар Мерседес.
— Вы позаботились о моей душе, любимая, — с улыбкой проговорил юноша, снова и снова целуя крестик. — Теперь, если даже правитель Катая и не перейдет в христианство, можете быть спокойны — я тоже не приму его веру! Боюсь только, что любой мой подарок покажется вам жалким и ничтожным по сравнению с вашим бесценным даром.
— Одну прядь ваших волос — вот все, чего я хочу, Луис, — ответила девушка. — Вы ведь знаете, я не нуждаюсь в драгоценностях!
— Если бы я думал, что вид моих спутанных волос доставит вам удовольствие, я бы отправился в плавание с тонзурой, как у священника, или обрился наголо, как неверный! Но у Бобадилья есть свои фамильные драгоценности, и невеста Бобадилья будет их носить. Это ожерелье, Мерседес, досталось мне от матери. Говорят, когда-то оно принадлежало королеве. Но из всех, кто его носил, вы будете самой достойной, любимая!
— Я не могу отказаться от вашего дара, Луис, — ответила Мерседес. — И все же я принимаю его с трепетом, потому что вижу в различии наших подарков разницу между нашими характерами. Вы выбрали блеск и роскошь, которые со временем ведут к пресыщению и никогда не дают полного удовлетворения, а я своим женским сердцем избрала постоянство. Боюсь, что какая-нибудь блестящая восточная красавица скорее вызовет ваше восхищение, чем скромная кастильянка, у которой нет иных достоинств, кроме верности и любви!
Юноша бурно запротестовал, и Мерседес подарила ему на прощание нежный и долгий поцелуй. Она разрыдалась на груди Луиса; в самый последний миг все ее чувства вырвались наружу, вся душа излилась в слезах. С трудом оторвался Луис от своей любимой. А вечером того же дня, в скромной одежде и под вымышленным именем, он пустился в путь к порту, где его уже ожидал Колумб.
Но где Гарольд, печальный странник мой?
Он вновь стихии волн себя вверяет.
Никто не машет вслед ему рукой,
Никто о нем притворно не рыдает.
Он суету людскую презирает
И прочь стремится: здесь он всем чужой.
Читать дальше