Фрэнсин Проуз - Изменившийся человек

Айрин и Мейер сидят на противоположных концах длинного стола. По бокам от Мейера Бонни и Минна, рядом с Айрин Винсент и Сол, а Эллиот с Робертой отправлены в ссылку — сидят друг напротив друга в мертвой зоне по центру.

Бокал Бонни полон. Она прихлебывает из него, пока остальные двигают стулья, находя оптимальное расстояние от соседей. На другом конце стола, там, где Бонни уже не может его направлять, Винсент, опершись на локоть, склоняется поближе к Айрин, словно хочет подслушать, о чем скованно беседуют Айрин и Эллиот Грин. Айрин, похоже, недовольна Эллиотом, возможно, потому, что он не проявляет никакого интереса к двум одиноким дамам. Айрин обожает устраивать чужую личную жизнь. Именно благодаря ей Бонни, когда Джоэл ушел, несколько раз ходила на какие-то кошмарные свидания.

Бонни побаивается Эллиота: Эллиот, убеждена она, в принципе неспособен понять, кто такой Винсент и что он может сделать для фонда. Бонни отлично знает, что думает Эллиот: осторожность лишней не бывает. Увидел на улице скинхеда — перейди на другую сторону. Она понимает, что Эллиот и его юридическая фирма — часть страховочной сетки, растянутой под канатом, по которому ходит Мейер — и говорит во весь голос, не скрывает правды, не боится последствий. С последствиями пусть разбирается Эллиот! Бонни потратила немало времени на телефонные разговоры с Эллиотом, например, прошлым летом, когда полиция устроила рейд и изъяла наркотики в лагере «Гордость и предубеждение». Как Мейеру может нравиться Эллиот? Он же совершенно антимейеровский персонаж: тщеславный, самовлюбленный, ограниченный, всех подозревает в низости и эгоизме, во всем видит хорошо ему понятные махинации и корысть. Но Бонни должна быть ему благодарна. Эллиот работает на них pro bono [39] Безвозмездно ( лат. ). .

Эллиот никогда не удостаивает Бонни вниманием — за исключением тех случаев, когда они вместе заняты каким-то делом. А Айрин всегда в поле его зрения. Во-первых, она замужем за альфа-самцом. Во-вторых, в Айрин, как во многих европейских женщинах, есть нечто от несговорчивой гейши, в каждом разговоре она одновременно и флиртует, и как бы поддается.

Винсент что, пьян? Когда они с Мейером наконец вернулись к остальным, в руке у каждого было по бокалу. Может, он слегка на взводе — как и сама Бонни — и поэтому так поглощен тем, что Айрин говорит Эллиоту? Бонни в алкоголе нравится прежде всего то, что он никуда не торопит, позволяет сосредоточиться, расслабиться и смотреть на человека столько, сколько нужно. Нужно — для чего? Для того, чтобы увидеть, как Айрин, разделавшись с Эллиотом, поворачивается к Винсенту.

Улыбка Айрин светит на Винсента — как зеркало, что раньше врачи носили на шапочках. Наверное, Бонни вспомнила про врачей потому, что в комнату как раз вошел с серебряным подносом щуплый пожилой индиец в белой куртке, как у хирурга. Это Бабу, повар Маслоу, он из хариджан — неприкасаемых. Это у Бонни третий или второй бокал? Если не может вспомнить — значит, на сегодня достаточно.

— Спасибо, Бабу, — говорит Айрин и, орудуя обеими ложками, накладывает себе щедрую порцию чего-то темного, скользкого, нарезанного полосками.

Бонни никогда так ловко этого не проделать. Она непременно уронит несколько этих червячков на безукоризненные брюки Бабу. Айрин осматривает стол, трогает Бабу за локоть — посылает дальше, а сама продолжает слушать нечто удивительное, что рассказывает ей Винсент. Кто-то трогает Бонни за плечо, она оборачивается: это Бабу с блюдом.

Бонни накладывает себе нечто угреподобное, что, благополучно оказавшись у нее на тарелке, оказывается баклажанами. С появлением угощений Бонни должна переключиться на свой край стола, где покорно, словно отбывая наказание (странно, что она воспринимает это так), силится вникнуть в беседу Мейера с Минной.

Они говорят о баклажанах. Ничего существенного она не упустила.

Мейер, как всегда внимательный, разворачивается так, чтобы смотреть и на Бонни.

— Приходится признать, что за эту бесподобную бхинди масала мы должны быть благодарны ужасам кастовой системы. Наш ангел-хранитель Бабу — известный борец за права угнетаемых каст… — Он ждет от Минны хотя бы кивка. — Их называли неприкасаемыми. — Снова мимо. — Знаете, Ганди называл их хариджанами. Детьми Бога.

— Извини, — говорит Минна. — Мейер, я, видно, еще не вполне в себе после анестезии.

— Теперь у Бабу множество опасных врагов, и не только в Хайдарабаде, но и в Дели, и в Бомбее. А когда мы узнали, что он еще и великолепный повар… Ну, что я могу сказать? Тут вдруг оказалось, что визу не так трудно получить.