Спектакль шёл своим чередом. Участники диалогов выкручивались, произносили за Хованского тексты, предваряя словами: «А вот если бы здесь был Хованский, он бы, наверное, сказал так…»
– «А я бы ему на это и ответил…»
– «А Хованский тогда взбеленился бы, махнул рукой и крикнул на меня…»
Тут на сцену выходил сам Хованский. Ему говорят: «О, ты вернулся! А мы тут решили, что тебе не лишне было бы спросить у твоей жены, Дездемоны, молилась ли она перед сном. И может быть, придушить её слегка. Что думаешь по этому поводу?»
Хованский не мог ничего, гнев одолевал. Снова бежал в кулисы и там грохотал.
На следующий день играли то же самое. Актёр был трезв, тих и аккуратен. Всё сделал безупречно, хоть и медленней обычного.
И тогда звукорежиссёр (из местных) сказал:
– Удивительно! Одна и та же пьеса, а какие разные спектакли!
* * *
Зрители смеялись. Любочка захотела рассказать, что у них было то же самое, когда она упала и забыла текст. Иван Сергеевич так же говорил за неё текст. Но Ваня показал глазами – не надо! И Люба промолчала, восхищённая его тактом и скромностью.
Климова разобрала с местными артистами пару трудных эпизодов. Смеялась над тем, как Ваня переделал текст. Сыграли сцену прощания, вместе с Ваней. Все отметили, насколько эти двое гармоничны. Дышат вместе. До слёз довели. Потом Настя пела романсы из сериалов. Со всей деревни в клуб бежали люди. Многие успели только к финалу, но всё равно были потрясены.
Люба тоже была в восторге. Она сладко завидовала этим двоим. Как они хорошо чувствовали друг друга! Изысканные оба, умные! Из верхнего мира! А Люба из нижнего. Стыдно было за свою нелепость, косолапость. И эта спесь её деревенская, всё так глупо и неловко – божечки!
Совсем уже ночью Ваня подошёл, сказал:
– Любочка, тебя Бондарев отвезёт. Не могу уехать. Настюха приехала на один день. Мы не виделись сто лет.
Любе казалось, мог бы и уехать. Но ему виднее. Кивнула и пошла в машину.
Она не могла заснуть. Изнылась. Чудная в августе Александровка казалась тюрьмой. Хотелось сбежать к красивым людям, к полным залам. Слышать рёв влюблённой публики. И чтобы сотни глаз, а лучше тысячи. Да чего там, миллионы. Нет смысла ограничивать себя в несбыточных мечтах. И ещё Ваня. Люба только вчера поняла, как ей повезло. Он – пропуск в иные, прекрасные миры. Анастасия Климова, при всех своих талантах, совсем не кстати притащилась. Где она ночует, интересно?
От этой мысли Люба проснулась. В груди вместо сердца поселился холодный огурец. Не сознавая зачем, Люба оделась и пошла в Мстёры. Она шла медленно. Так меньше шансов узнать то, чего знать не хочется.
К девяти утра Люба дошла до общаги трактористов. Вот третий подъезд. Ванины окна открыты, но стонов и ритмичных стуков не слышно, уже хорошо. Люба поднялась на второй этаж, нажала кнопку звонка. Тишина. Позвонила ещё раз. С той стороны стали топать, долго щёлкал замок. Ваня открыл дверь. Лохматый, заспанный. Родной, любимый.
– Доброе утро, Ванечка. Я могу войти?
– Удивительное дело. Что-то случилось?
– Просто соскучилась.
– Входи. А как же.
Впустил! Значит, зря боялась!
Люба вошла в крошечный коридор. Собиралась поцеловать как-нибудь по-особому, чтобы и ему передалось счастье. Но в зеркальном отражении увидела стул, а на нём чёрное платье. Точно платье, не случайная тряпка. Ещё в зеркальном отражении мелькнули голые женские ноги. Лёгкие шаги – и вот уже великая Анастасия Климова в Ваниной майке выходит в коридор. Линялая майка номер пять, неопределённого цвета. Артистка не растерялась, не смутилась.
– Любочка, дорогая! Проходи! Позавтракаешь с нами? Мы с банкета бутербродов принесли. Мой Ванька ужасно предусмотрительный. По крайней мере в вопросах еды.
Он стоит, глазами хлопает. «Мой Ванька!»
С Любой случилась истерика. Она стала хохотать громко, широко открывая рот. Потом сказала: «Так вот оно как, Ванечка!» И поцеловала с силой, так что зубы встретились.
– Ух ты! Что-то новое репетируете? В «Собаке на сене» таких слов не было, – спросила Климова. Она была абсолютно спокойна.
– Названия ещё нет. Кое-что из жизни деревенских дураков, – сказала Люба.
– Может, кофе?
– Нет, спасибо. Я попрощаться забежала.
Голос пропал, слёзы полились, Люба повернулась и вышла.
– Как будто щеночка убили. Мне стыдно. Но это же ей на пользу? Она же сама себе придумала любовь? Или ты ей авансов надавал, коварный негодяй?
Они сели за стол. Стали чего-то жевать. И только тогда Ваня ответил:
Читать дальше