Олег Слободчиков - Штольни, тоннели и свет

— Э-э, бала! Мороз будет, работяга мерзнуть будет. Арак надо, план тоже надо.

Усмехался Абиш. Это был подарок для Левы. Старик прикидывал в отмщение ящик на ящик — все равно, что взрывчатка под юрту. Уже кое-что понимал во взрывных работах.

После обеда задуло по-бартогайски: срывало со скал камни, шифер с крыш общежитий мехколонны, сухой песок наждаком кровянил открытую кожу. В это время лучше не высовываться из вагончиков, а уж если выходить, то по крайней нужде, прикрывая голову руками.

Клюшкин не любил работать детонитом, а другой взрывчатки на складе не было. К вечеру голова его раскалывалась от едкого запаха, поправить ее можно только выпивкой.

Пришлось ему пробираться в общежитие мехколонны: поселковый магазин был там. На двери магазина висел навесной замок. Клюшкин нашел комнату продавщицы в длинном коридоре барака, толкнул дверь. Розихан сидела посередине комнаты на груде шерстяных одеял; в руках домбра, у ног початая бутылка и пиала.

— Заходи, Клюшкин, гостем будешь, у меня сегодня день рождения!

— На что садиться? Га-га! Брюки лопнут, штопать некому!

Розихан была женщиной не толстой, но удивительно плотной. Клюшкин — мужик коренастый, но у продавщицы бедра в два раза шире его плеч. Женщина сидела по-восточному: пятки под себя, колени врозь. Юбка сползла с массивных ног к животу.

Клюшкин давно млел от вида ее бедер, а тут бесплатное кино… Он качнул головой, будто предлагал партнеру сдвинуть колоду:

— Розик, во сне тебя я видел, у тебя плавки из овчины или как? Может, переспим?!

— Эх, Клюшкин, Клюшкин, скучный ты человек. Хоть бы сделал подарок ко дню рождения — сказал, что любишь…

— А я что? Я давно… Розик, брось скучать, давай…

— Что за гость? — насмехалась женщина. — Пить не хочет, говорить не хочет — уставился на одно место, — досадливо ругнулась. — Другую дырку протрешь глазами! Ладно, скучный человек, пойдем в магазин, отпущу тебе в долг.

— Чего?

— Водки! Забыл, зачем пришел? Эх, Клюшкин…

В сумерках вагончики качало ветром, снег с песком и шифер с крыш общежитий стучали по металлической обшивке. Лева на попутной машине успел выбраться из поселка, за начальника остался Тихий. Ему легче — его комната в общежитии рядом с магазином.

Я высунулся, было, из вагончика, приоткрытую дверь вырвало из рук, она распахнулась, звонко ударив по стене. От воздушной оплеухи я двумя руками схватился за шапку и увидел, как сорвалась с тормозов пивная бочка-прицеп и помчалась в гору. Из горловины высовывался старик, тот самый, что привозил водку, уши малахая трепетали, как крылья бабочки на лету. «Вот чудик, зачем в нашу бочку залез? — подумал я. — Если скрывался от камней, то почему в бочке?»

Потом Абиш рассказал, что мчался по ветру фарсанга полтора — страшно было прыгать. Бочка угодила в яму, которую выкопали археологи возле своего вагончика. Они жили вдали от поселка.

На следующий день ветер слегка утих, но не было надежды, что придет автобус со сменой. Работяги, устав сидеть по углам, стали сползаться в бичевской вагончик. Тихий тоже затомился одиночеством, пришел к обществу. Было тепло, и даже душно, приглушенно тарахтела дэска, Славка с Димкой варили зайчатину на мощной электроплитке. Изнутри вагончик гудел от тягучих голосов, снаружи скрежетал железом ветер. Абиш строил рожи Тихому из шкафа с рабочей одеждой. Мастер поглядывал поверх темных очков на странную двоящуюся физиономию, на провокацию не поддавался: тихо посмеивался причудам зрения.

Шмидта в детстве напугала бодливая корова. В малолетках он заикался, но к юности его речь выправилась и только при сильном волнении или в состоянии чрезмерного перипетия при немецкой фамилии у него появлялся польский акцент. А по пьянке был он охоч до картежной игры. И вот… Шастал по вагончику, искал замусоленную колоду карт, возмущался их пропажей:

— Трышы, бжепш… Кшы-кшы, — размахивал руками. Полез в шкаф с одеждой и нос к носу столкнулся с мужиком в малахае. Отпрянул дородной фигурой с начальственным животом, перескочил через казан с кипящей в жиру зайчатиной. Электроплитка на высоких ножках из арматуры проскользнула между его ног, но следом за упавшим Шмидтом, упала в его сторону, казан опрокинулся и плеснул швырчащим жиром прямо под круглый живот.

Шмидт взвыл. Работяги, хохоча, выволокли его на ветер, стянули штаны, стали посыпать ожег снегом, густо мешанным с песком. Бурильщик кричал, страшно вращая глазами, он уже не видел ни хохочущих рож, ни протянутых стаканов.