Кэтрин Данн - Чердак [litres]

Я привыкла обходиться без очков. Решила: не существует никакой ясности зрения, только стойкость искажений.

Первую проведенную здесь неделю каждый день обязательно сажала синяк и разбивала нос. Если бы не Мардж, не знаю, что бы со мной было. Она поступила в тот же день, что и я, – крупная, краснощекая, добродушная. Мы сопротивлялись им вместе.

Их было всего четыре, и иногда они пытались принудить нас к сексу. Главным образом, потому, что мы все еще пахли внешним миром, и это выводило их из себя.

Мы забивались в угол, царапались, отбивались. Безмолвная, жуткая борьба, слышалось лишь неровное дыхание и время от времени звук удара. Возникали моменты, когда я не могла унять смех, и от этого они бесились еще сильнее. Я хихикала даже маленькой, когда меня лупила мать.

Жил да был замечательный дракон, он обитал неподалеку отсюда на вершине горы. Дракон испражнялся гроздьями земляных орехов. Писал лимонадом. Когда простужался, из носа текло суфле из алтея. В ушах вместо серы помадка. В пупке вместо вонючей грязи карамель. Если слышал что-нибудь грустное, то плакал ананасовым сиропом. А если ложился спать на живот, к утру между ног образовывалась сладкая лужица сбитого крема.

Веселый был дракон – дракон-домосед, не шатался по округе, не изрыгал огонь, не устраивал никому неприятностей, а оставался в своей пещере на вершине горы, любовался восходами и закатами, вырабатывал в большом объеме арахис, сбитый крем и все остальное. Дракон ничего не ел, но раз в год – не в определенный день, а когда хотел, пил немного чистой воды, которую плескал на язык.

Поскольку дракон был настолько мил и почти ничего не говорил, и с ним не о чем было спорить, вокруг его пещеры построили много деревень. Их жители тратили время на то, что вывозили производимые драконом сладости. Благодаря этому двор дракона всегда был чистым, а они все, что не могли съесть, продавали в другие города и стали весьма зажиточными. Так прошло несколько сотен лет. Но однажды случилось вот что: дракон поискал причитающуюся ему небольшую порцию воды, а кто-то совершенно случайно, без малейшего злого умысла, налил вместо нее уксус. В уксусе ничего дурного нет, если его употребляют в нужное время и по делу, однако он совершенно неуместен, если требуется чистая, свежая вода.

Дракон потянулся за причитающейся порцией воды и принял жидкость на свой длинный синий язык. Глотнул, задохнулся, кашлянул и изрыгнул на сотню ярдов пламя, и при этом сжег мальчика, который стоял у его ноги и выковыривал из-под когтей сладости. Это пламя опалило голень самого дракона. Он взвился, закашлялся и забил хвостом, отчего на горе от тряски попадали дома. С каждым кхеком дракон выжигал по полмили и серьезно повредил себе горло. Чем сильнее оно саднило, тем больше он кашлял; чем больше кашлял, тем сильнее болело горло. Люди, причитая, бежали по улицам, а улицы от встряски дракона проваливались, и те, кто находился в чистом поле или под деревом, от его кашля превращались в мелкие угольки. Дракон кашлял целый день, всю ночь и всю неделю, пока от океана слева до океана справа и с севера на юг не уничтожил все живое: жуков, птиц, траву и людей, коров, все дома, машины, опустошил землю, и она почернела. Он стоял на вершине испорченной горы и, в последний раз кашлянув, сжег все, кроме маленького желтого волоска, которому нравилось расти из карамельной корочки под пупком дракона, а дракон так устал, что лег на спину, вытянув ноги вверх, и крепко уснул.

Однажды, вернувшись с обеда, мы увидели Мардж на носилках. Ее лицо распухло и посинело. Надзирательница объяснила, что она поскользнулась в душе и сломала руку и ключицу. В тот день на обед Мардж не ходила, потому что худела.

Кэти никогда не участвовала в потасовках. Сидела и ни на что не обращала внимания. Когда меня сюда посадили, она считалась здесь своей. Оказавшись в федеральной исправительной тюрьме, уговорила пару девушек проводить с ней ночи в главной камере.

Когда я почувствовала себя плохо, Кэти подошла к моей скамье, села рядом и обняла меня. Поцеловала. Странно, но я не ощущала разницы между ней и мужчиной. Наверное, потому что Кэти сама не видела этой разницы. Однако она никогда ни о чем меня не просила.

Прибывали новые девушки, и теперь дрались с ними. А я сидела, ни на кого не обращая внимания, и наслаждалась одиночеством.

Она говорила о сексе, в руке – выключатель, а я лежала на полу, распластавшись, как старуха, со старым синим линолеумом в цветах. Это означало грязь, грязью и было, а я всегда знала, когда должны были съесть Гретель, лежала на кукольном столе и сама была Гретель. Пришла ведьма с пластмассовым ножом из чайного набора и собралась резать – я знала, когда это случится, и будет больно, но одновременно приятно, и рука ведьмы была моей рукой с пластмассовым ножом. Всегда уходило так много времени, чтобы добраться до школы, хотя я видела флаг с крыльца и шла не останавливаясь в одном направлении, но меня все обгоняли. Вокруг было столько интересного: камешки, листья и вода в канаве, и как растут деревья и еще что-то, хотя, наверное, не единорог. Что поделать, если каждый шаг занимал много времени, а учитель злился, когда я приходила, однако я ни разу не останавливалась. Был еще маленький мальчонка со светлыми волосами – сидел на маленьком стульчике, запустив крохотные ручки в крохотные ножки, он был слишком мал для детского сада и ходил в ясли, но мне нравился. Если я заглядывала в туалет, то только пописать, а времени уходило так много, потому что все было интересно, а я постоянно перемещалась и не останавливалась. Мне не верили, повели в церковь, заколов булавкой красную юбку, там мне захотелось пописать, но я забыла, как поднять юбку. Вокруг были люди, звучала музыка, в кабинке я расстегнула булавку, а дома мне сказали, что юбка заколота по-другому, и я позволила что-то сделать с собой. В школе на горке вылезает шуруп, и если оттолкнуться, оставляет на ноге похожую на вышивку на носке белую царапину. Я придержала юбку, чтобы она не задралась, и не заметила, как шуруп разорвал трусики. Когда я пришла домой, меня спросили, что со мной делали большие ребята, и я ответила – ничего. На следующий день все повторилось, однако я заметила на спуске шуруп и рассказала все, как было. Она поджала губы и спросила, случалось ли подобное с другими маленькими девочками. Я ответила: не знаю. Затем она пошла в школу, и они с учителем, осмотрев горку, не нашли, чтобы на спуске выставлялся шуруп, я тоже не увидела, и с другими девочками ничего не происходило. С тех пор я в школу больше не хожу.