Маша Трауб - Бедабеда [litres]

– Антоша хороший мальчик был, – продолжала мать. – Добрый, нежный, ласковый. Когда он в третьем классе учился, умер его друг, прямо на его глазах. Мальчишки вроде как обряд посвящения проходили – через железную дорогу перед поездом перебегали. Ну и малышню за собой притащили. Антоша побоялся бежать, над ним все смеялись, а его друг побежал. Его поездом по путям и размазало. В закрытом гробу хоронили. Антон тогда замкнулся, стал совсем тихим. Но никто внимания особого не обратил. Мальчик сидит, никому не мешает, вот и хорошо. Учится нормально, за поведение всегда «отлично» в дневнике стоит. Не дерется, с уроков не сбегает. В шестом классе умерла девочка из их класса. Тоже банальность, никто не удивился. Девочку клещ укусил, энцефалитный. Ну вовремя не заметили, не вытащили – и все. От клещей тогда многие умирали. От всего умирали. Утопленников так и вовсе было не счесть. Нормально все к этому относились. Привыкли. Антоша, видимо, еще тогда слетел с катушек. А потом он влюбился. Нормально, шестнадцать лет, самый возраст. Только не ту девушку выбрал. Валька, шалава, красивая до жути, но и гуляла с кем ни попадя лет с четырнадцати. И мамаша ее такая же. Антоша же не спал и не ел. Валька по пьяни да из жалости переспала с ним один раз. Когда Антон увидел ее с другим, срыв у него и случился. Ну а прошлое только наложилось. Ладно бы напился или морду Вальке набил – все бы поняли. Антон же плакал, как девчонка, разговаривал сам с собой, писал что-то, кричал, бил сам себя. Вот все и решили – точно умом тронулся. Было бы кого возвращать. Как справляться с маньяками, пьянчугами, хамлом – все знали, а как реагировать на тихого сумасшедшего – нет. Сдали в психушку от греха подальше. А там быстро разобрались, диагноз припаяли, простынями к кровати привязали – Антон ведь вырывался – и таблетками, уколами залакировали, пока он в овощ не превратился.

– Почему ты мне никогда не рассказывала? – спросила Людмила Никандровна, не зная, как реагировать на неожиданно полученный семейный анамнез. Иногда и вправду лучше не знать.

– А зачем рассказывать-то? – удивилась мать. – Ты нормальная, Витек тоже. Настя трехнутая, но это ты ее распустила. Еще и наркоманит как пить дать.

Людмила Никандровна даже не нашлась, что ответить.

– Я больше не могу, – сказала мать. – Ты хочешь отправить меня в больницу, но это не поможет. Отправь меня домой, к Вите. Сердце за него болит. Может, я там не такая сумасшедшая буду. Дом ведь. Да и Лариска с Катькой за мной присмотрят. Они шалавы, конечно, но добрые. Витьку любят. Разреши мне уехать. Я хочу успеть со всеми внуками побыть, хотя бы недолго. Марьяша меня боится. Не меня, а за меня. Она не знает, чего ждать. Да и не могу я с Марьяшей, не понимаю ее. Другая она совсем. Будто не дите вовсе. Она меня не любит, я же вижу. А за что меня любить? Кому нужна сумасшедшая прабабушка? Отправь меня к Вите, ради себя, ради Марьяши. Не хочу, чтобы она видела, как я схожу с ума. Отправь, пока не поздно. Я скоро умру, так пусть Витя всем займется. Не ты.

– Мамочка, – Людмила Никандровна расплакалась и обняла мать. Это был последний их нормальный разговор. Именно его потом всегда вспоминала Людмила Никандровна, – я тебя отправлю, обещаю. Только сначала ты полежишь в больнице, мы сделаем все анализы. Я куплю лекарства и дам Вите инструкции, что сделать, чтобы тебе стало полегче. Хорошо? И сразу после обследования я тебя отвезу к Вите. Лично отвезу. Договорились?

– Хорошо, – согласилась мать, и Людмиле Никандровне оставалось только надеяться, что она не забудет этот разговор к утру следующего дня.

Наверное, впервые за долгое время Людмила Никандровна спала спокойно. Даже не помнила, как уснула. Но утро принесло новые проблемы. Настя объявила, что вечером уйдет, потому что праздник. Крещение. И она собирается окунуться в прорубь.

– И что ты от меня хочешь? Родительского благословения? – съязвила, не удержавшись, Людмила Никандровна.

– Дай мне свою ночную рубашку. Или бабушкину, ту, с кружевом, – вдруг совершенно по-детски попросила Настя.

– Дочь, умоляю тебя, – Людмила Никандровна вылила кофе мимо чашки, – ну где ты и где прорубь? И какая разница, в чем задницу морозить? В кружевах или без?

Настя вдруг расплакалась, обвинила мать в том, что та ее не крестила в детстве, как всех нормальных детей, и прокричала в начинающейся истерике про косность и узость мышления.

– Ладно, ныряй, куда угодно, раз ты считаешь, что в этом твое счастье. У меня только один вопрос: твой семинарист таких же широких взглядов, как и ты? Кстати, кто его родители?