Пер Лагерквист - Избранное

И вполне возможно, он был прав. Ведь он гениальный творец, и ему самому, конечно, виднее. Ему самому лучше знать, во что он вложил всю свою душу.

Он сидел и думал о том, как неблагодарны люди по отношению к нему и к его наиболее выдающемуся творению.

Трудно сказать, сколько он так просидел. В вечности время течет, возможно, весьма стремительно, и то, что для полета господней мысли всего лишь единый взмах крыла, для нас, возможно, длится тысячелетия. И вот опять явился к Богу визитер, но на этот раз пришел к нему сам архангел Гавриил.

– Ты представить себе не можешь, что творится на земле, в раю, – сказал он, – это нечто невообразимое. Люди только и делают, что все тебе портят и губят, и ради этого всячески изощряются, идут на ужасные низости и злодейства. У них там дым коромыслом, шум такой, что оглохнуть можно, – они швыряют друг в друга мерзостные плоды древа познания, которые лопаются с чудовищным треском и, что хуже всего, вырывают из земли всю растительность. А хвастают и бахвалятся люди так, что слушать тошно: они, мол, все знают и умеют получше самого Господа Бога, они изобретают такое, что тебе и во сне не снилось. И у них в самом деле есть жуткие чудища, которые все рушат на своем пути – все, что было придумано тобою, – а в воздухе у них летают огромные поддельные птицы, изрыгающие пламя и сеющие опустошение. В преисподней мне, по счастью, бывать не доводилось, но думаю, что там как раз похожая картина. Срам и безобразие! И во всем виновато это твое древо познания, разве можно было давать его им, я ведь, между прочим, с самого начала тебя предостерегал. В общем, дело, конечно, твое, но ты хоть взгляни, что там происходит.

И Господь Бог посмотрел на землю и увидел, что все правда. И тогда воспылала гневом его глубоко уязвленная душа великого творца, и глаза его стали метать молнии, и наслал он на людей свое небесное воинство, и оно захватило всю их чертовщину и дьявольщину, и боевые бронеколесницы, и извергающие пламя чудища, и при помощи этих творений рук человеческих ангелы господни изгнали людей в бескрайнюю пустыню, где ничего не растет. А Бог поставил ограду вокруг рая и двух ангелов у его врат, каждого со своей скорострельной картечницей и с пламенным мечом. И пустыня вплотную подступала к раю и к ограде вокруг него.

Внутри ограды жизнь цвела во всей своей красе, весенняя и свежая, с солнцем и зеленью – теперь, когда люди оттуда были изгнаны, – луга благоухали, и воздух звенел от птичьего пения. А изгнанники заглядывали в щели между досками и видели, как там теперь стало, но войти туда они не могли.

Ангелы – те, что не стояли в карауле, – легли отдыхать после боя, и усталость смежила им очи. А Господь Бог, погруженный в раздумье, сидел в раю под самым любимым своим творением, и ветви древа познания осеняли его глубоким миром.

Каждый день по пути на службу я волей-неволей брезгливо пересекаю базарную площадь с ее всегдашним блошиным рынком, где на грязной брусчатке разложено для продажи разного рода старье, где прохожие вынуждены перешагивать через груды поношенной одежды и хлама, а торгаши зазывают покупателей все теми же заученными выкриками, наперебой предлагая то всевозможный краденый товар, то жалкие обноски. Кругом разлита светлая утренняя прохлада, но на базаре стоит зловоние и гнилой воздух оглашается хриплыми криками зазывал. Люди пробираются между кучами рухляди, копаются в грудах старья, выискивая яркие тряпки и дешевые поддельные украшения, подолгу толпятся разинув рты вокруг торгашей, которые маслеными голосами заманивают ротозеев. На что только людям весь этот хлам и как вообще можно торговать такой дрянью? Всякий раз, когда я прохожу по базарной площади, мне и противно и грустно, а голодные, больные глаза окружающих и вовсе повергают меня в уныние.

Когда же наконец здесь начнут продавать чистое, добротное платье, когда раскинут на прилавках душистое белоснежное полотно, разложат настоящие украшения и драгоценные камни?

Но вот однажды я встретил седого как лунь старика, он тоже прогуливался среди груд старья и бесполезного хлама.

– Что это вы морщите нос? – сказал он мне. – Людям нравится здешний базар, сами видите. Зачем же лишать их этой отрады? Им по душе блошиный рынок, недаром здесь всегда толпится народ. А вот если бы тут стали предлагать прохожим чистое, благоухающее полотно, как вы думаете, привлек бы базар такую уйму народа? И если бы торговали подлинными украшениями, разве все могли бы их купить? Только фальшивые побрякушки дешевы и потому доступны любому. И разве эти подделки вовсе лишены всякой ценности? Разве они не сверкают так же, как сверкают глаза тех, кому посчастливилось их купить? Отнимите у людей блошиный рынок, к которому они так привыкли, и, сдается мне, вряд ли они будут счастливы.