В кабинете работал редакционный конвейер: Андрей Матлин набивал на компьютере корреспонденцию о Кизеле, где брошенные страной шахтеры занимались отловом и поеданием бродячих собак; Слава Кандалов готовил материал о возможном визите в Пермь представителей царского дома Романовых; Саша Корабельников писал очерк о первых омоновскиих потерях в Чечне. Один я ни хрена не делал, пил чай и мечтал о собственном домике в лесу, с воротами, рядом с которыми установлены два крупнокалиберных пулемета — для встречи непрошенных гостей.
Слава грустно смотрел в окно, вероятно, представляя себе романовских особ, у которых проблем не больше, чем российских рублей в кармане. Зато у нас этих денег — миллионы. Никогда не думал, что стану миллионером.
— Дисфункция ствольных отделов головного мозга, — печально произнес Саша Корабельников.
— Что? — не понял я.
— Я говорю, дисфункция ствольных отделов головного мозга: курить нельзя, пить нельзя, на девушек смотреть нельзя, чтобы не волноваться…
— Смотреть, наверное, можно, — ответил я, — только подключать к этому ничего нельзя, кроме глаз. Я имею в виду органы. А ты что имеешь?
— Так, ерунду…
— Врач будет тобой недоволен.
— Главное, чтобы девушка была…
Тут открылась дверь, и в комнату вошел мужчина в шубе, скромно обшитой синей саржей. Меховую шапку держал в руках. Был он моих сорока лет, блондинистый, со светлыми бровями и ресницами. Обвел взглядом комнату.
— Мне нужен Юрий Иванович…
— Вам сюда, — ответил я, показав рукой на свободный стул у своего стола.
— Майор милиции Неверов, — представился он тихо. — Старший оперуполномоченный управления по борьбе с организованной преступностью.
— Ваше удостоверение, — попросил я гостя.
Мужчина сразу же достал из внутреннего кармана вишневую кожаную книжку и раскрыл ее передо мной. Я почитал книжку, потом почитал еще раз и согласно кивнул головой.
— Выйдем в холл, — негромким голосом предложил майор, — поговорить надо один на один.
Мы вышли и сели в кресла. Я быстро прикидывал возможные варианты беседы. И в прогнозе не ошибся, да и трудно было ошибиться.
— В последнем номере газеты опубликована ваша статья «Чеченский авторитет», — начал он разговор, с непонятной досадой разглядывая женские ножки, толпившиеся у лифтов. — На эту публикацию, конечно, обратило внимание наше руководство. Генерал Полковников приказал провести служебное расследование, каким образом произошла утечка информации о задержании чеченцев.
— Зачем это ему? — спросил я, оттягивая время, чтобы сформулировать безопасный ответ.
— Генерал — дурак, мне его логика непостижима, — произнес майор, по-прежнему глядя на женские ножки, толпившиеся у лифта.
— Чего так? — изумился я откровенности офицера.
— А как можно постичь то, что находится за пределами человеческого разума?
— Я не про то… Почему о генерале так говорите? О собственном начальнике?
— Потому что он всех за придурков держит… Так не скажете, откуда к вам поступила информация о задержании чеченцев милицией?
— Ну, это просто, — кажется, понял я майора, — мне об этом сообщил какой-то мужик, по телефону позвонил, на следующий день…
— Во сколько?
— В три часа дня.
— Голос был с акцентом?
— Нет, — ответил я, не особенно задумываясь.
Потому что догадался: все вопросы майора — формальность. Он воспринял мой ответ о «мужике» как неизбежное.
— Хорошо, спасибо. Не рассказывайте, пожалуйста, никому о нашем разговоре.
Майор пожал мне руку и бесшумно исчез в пространстве, как птица.
Да, а на следующий день в редакции появился человек в армейской офицерской шинели и тоже заявил с порога, что ищет меня. Я глянул на погоны и увидел три больших звезды. Каков эффект публикации — всё выше звания посетителей. Глядишь, сам генерал приедет… Или меня к нему привезут, в наручниках.
— Это я, — отозвался я из своего угла, что справа от входа.
— Полковник казачьих войск Лесовский, — представился он, высокий, красивый, как князь Михаил Романов, расстрелянный большевиками в Перми.
Казачьих войск? У меня даже не появилось желания спрашивать у него документы. Мне уже было все равно. Люди натягивали на себя разную форму, присваивали друг другу звания, награды, должности, реализовывали свои детские комплексы, генную память или иллюзию собственной значимости.
— Слушаю, — проявил я максимальную профессиональную толерантность и указал человеку на стул.
Читать дальше