Алексей Шепелёв - Затаившиеся ящерицы

Говорят, что ягодицы в то время вообще не показывали, животы тоже крайне редко, да и то издалека, в ланиты также целовали крупным планом только сами знаете кого… Я это, слава богу, не застала, моё, наверно, чуть не первое воспоминание – похороны Брежнева по тому лунному телевизорику – и в любой день строгому (в смысле телевизорику, впоследствии ещё ставшему изменчивым по яркости и ширине экрана – совсем как ночное светило!), а тут уж совсем мрачноватому, чёрно-белому и занудному, без всякой сказочности. А уж бабушка как была строга, старая коммунистка: заставляла всё это целый день смотреть, не отпустила на улицу, запретила смеяться! Я совсем не понимала, в чём дело, и старалась напроказить. (Какое забавное слово – такое, помню, разнообразно-радужное… сейчас для меня оно всего лишь пустые клетки из кроссворда, незначащее словечко из литературы!) Ягодиц я тоже никогда не видела.

А если б видела, то посмеялась бы, наверное. Меня они почему-то никогда не интересовали. Это ему всё «жумпел а » снятся (местная колбаса благородно именуется «Ж у пиков»! ), «тёплые, большие и уютные», и постепенно горячее – легко, наверно, незаметно – переходит в нечто горящее. Он вскакивает и кричит. Спи, маленький! Спи, маленькая!

« Я , видящее сон – это такой же эффект сна, как и то, что это я видит. То я , которое видит сны, это не то же самое я , которое их анализирует, а сновидящее эго, как бы эхо обычного, исчезающее с самими снами». Примерно так. Мысль из его статьи, там сначала кавычки, и понятно, что цитата, но меня, помню, сильно прошибло: такое даже в качестве цитаты мало где встретишь. (Именно в том смысле задело, в дневном , когда ко всему относишься критически, можешь как-то анализировать, выбирать или думать, что делаешь это, а не то, что вы подумали о слепом восхищении и полной зависимости от него всей моей личности – мне, например, Queen нравится…) И ещё что-то вспоминается, из прочитанного. Коллективное бессознательное – это как грибница, где отдельные индивидуумы, как грибы в лесу, никакие не отдельные, а лишь видимая часть одного общего сверхорганизма…

Ну уж «бессознательное», пошла Маша по грибы – иди и смотри! – в него, в него! Ты прекрасна, сл о ва нет! Ну уж дудки!

Friends will be friends! Далёкие родственники! Вот ведь угораздило! Надо сознательно отсечь себя, как ножом грибника, вредоносный соблазняющий перст! Сплюнуть, как ангел Лаодикийский, с огненным взглядом неземных-ледяных глаз, всю тёплую и злобную кровь, горечь. Я надеюсь вернуть его – я верну его! На брудершафт, с тобой, дорогая тварь, мы всё-таки не пили!

Темь и грязь. Все <���читатели> знают, что мне это нравится – я к этому привык: это лучшее в моей жизни. И летом, и даже зимой можно напиться, завертеться и вдруг «включиться», очнуться в ощущении себя в мягкой сырой массе, вверху, внизу – ничего, вернее, чёрный цвет, чёрный цвет воздуха; а осенью и весной, как сейчас, сам бог повелел!..

Все пространство, вся реальность кажется виртуальной, как будто ты здесь инородный, внешний объект, всё существует само по себе, ты можешь, конечно, передвигаться, хвататься в этой трёхмерности, но ничего изменить, сделать, нельзя, так как всё – овеществлённая картинка: Земля вращается, естественно, не под тобой, не от кружения головы и т. п., а просто вращается, от этого несётся ветер, залетающий то и дело в щели одежды; сверху, где тучи отгорожены от земли чёрным полусферическим колпаком, сделанным из металла и одновременно из этого чёрного воздуха, падают, то сносимые ветром в сторону, то прямо на тебя, капли воды, бьют об одежду, по лицу, об лужи, и беззвучно в грязь; идти непривычно и интересно, ноги разъезжаются, шатает из стороны в сторону, причём, когда есть какой-нибудь видимый светлый объект, качается вся картинка, как в клипах MTV, чуть не кувыркаясь согласно этому перекошенному горизонту – натыкаешься, тыкаешься со всей силой инерции о кирпичную стену, об дерево или только падаешь… Ирреальность добавляется сменой временных планов: эти места, по которым я слоняюсь, я настолько изведал, что если в каждой точке, в каждом месте, где я был, делал что-то в разные времена, поставить мою скульптуру, то весь центр села будет закрыт слоем мрамора, как после залития лавой; я настолько ясно представляю себе каждый клочок этой местности и окрестности при любом освещении, при любой погоде, с любого расстояния, увеличения отдельных деталей или орбитальных обзорах, с разными изменениями, самыми мелкими и непостоянными, связанными для меня с личными событиями, тоже мелкими и незначительными для других, должными быть незапоминающимися и для меня, что всё вокруг вызывает автоматические ассоциации, чуть ли не галлюцинации – дождливой ночью я могу видеть знакомый пейзаж в тусклом вечернем свете с только что нападавшим снегом, своими размазанными, чёрными следами по нему, а вдали, как полотно, плоское небо, как будто отдающее розоватым светом, но его нет – просто синеющие посадки на горизонте, от этого – иллюзия, зрительная и подсознательная потребность в мягком, тёплом и банальном розовом тоне…