Алексей Шепелёв: Затаившиеся ящерицы

Мне снова стало жутко. А вдруг её мучители притаились где-то неподалёку и сейчас наблюдают? Что если и меня… С трудом переводя дыхание, я огляделась по сторонам и прислушалась. Нет, всё тихо, вокруг никого, только лес…

Она снова мучительно застонала и умоляюще посмотрела на меня. В глазах блеснули странные искры, и даже почудилось: тёмно-карие… Я пригляделась к ней внимательнее. Попыталась почему-то представить, как она выглядела бы в одежде, не привязанная в таком унизительном виде здесь, в глубине этого страшного, погружающегося во тьму леса. Но время шло, и нужно было что-то предпринимать.

– Подожди, сейчас я тебя освобожу, – мой собственный голос показался мне в этой тишине глухим и сдавленным; ноги дрожали, руки тряслись…

Стараясь не причинить боли, я отлепила скотч от ее губ. Они были тонкие, почти как у меня, но чувственные, с едва уловимой наглостью, припухшие, в крови, с синеватыми следами укусов.

– Развяжи… – чуть слышно прошептала она, едва почувствовав, что может говорить.

Я попыталась расслабить узел, стягивавший концы толстых верёвок, но он оказался словно из камня. Ножа, чтобы просто его перерезать, у меня не было. Никакой велоаптечки с ключами и отвёртками, как в детстве, в современных байках тоже, к сожалению, не предусмотрено.

– Не получается… Не знаю, что делать, – в панике проговорила я, отступая, чувствуя головокружение… и наконец поняв, что за запахами от неё на меня повеяло – мочой, потом, запёкшейся кровью и застывшим ужасом, и ещё чем-то мерзким, терпко-горьковатым…

– Попробуй ещё, ну, пожалуйста! Не уходи, попробуй ещё! – стонет она жалобно, но мне кажется, что при этом едва уловимо улыбается, и кажется даже, что как-то кривовато, с каким-то упоением своим страданьем.

Кажется, этим пахнет прямо изо рта!.. Запах размороженного, слегка пропавшего мяса. Интуитивно, теоретически догадалась: сперма.

Преодолевая отвращение, я снова подошла к ней почти вплотную и нагнулась проверить, насколько туго связаны ее ноги и нельзя ли ослабить верёвку хотя бы в каком-нибудь месте. Почти у самых лодыжек она оказалась не очень плотно пригнанной к телу, и я изо всех сил потянула шершавую петлю на себя. Девушка, почувствовав некоторую свободу, переступила с ноги на ногу, и кольцо, сжимавшее её щиколотки, шевельнулось и упало вниз.

– Попробуй теперь эти, выше! – её тон сразу стал обрадованным, уверенным, даже требовательным, голос низкий, грубоватый. Меня мутило от пряно-горького зловония, чувствовалось что-то неприятное, странное, как будто я прикасалась к отвратительной жабе.

Я провела ладонями вверх по недлинным, липко-гладким ногам девушки. Она не холодная, не дрожит, слабо дёргается, часто дышит, облизываясь, сухо плюётся… Нащупала верёвку, охватывающую широкие бёдра. Рванула с силой, потом ещё и ещё, и вдруг, в каком-то диком порыве, резко выпрямилась, ничего не соображая от нахлынувшей темноты, и впилась ртом прямо в её искусанные кем-то губы.

* * *

Она просто ничего не могла сделать. Когда начинала кричать, я снова закрывала её рот своим, и с силой размыкала языком сопротивляющиеся склизкие липкие губы. Она пыталась вырываться, и чуть ослабленные её резкими движениями путы дали мне возможность просунуть руки между ней и шершавой корой старого дерева. Крепко обхватив её тело одной рукой, другой я довольно грубыми движениями пыталась развести в стороны плотно сжатые ноги жертвы.

– Ну я же всё равно… всё равно это сделаю, – я почти задыхалась… я чувствовала, с одной стороны, свою случайную и полную власть над этим человеческим существом, а с другой – не могла понять, зачем всё это… в висках ноющая боль, как от большого глотка неразбавленного виски и так и стучит какое-то нелепое словосочетание: языковые игры – ведь мне жаль бедняжку, я хочу её отпустить, хочу её спасти, хочу её…

– Не трогай меня, тварь, сука, я сейчас… вот тогда ты, шваль, посмотришь, когда я тебя сюда привяжу!.. – я дала своей пленнице возможность немного выговориться, в то время как сама, став на колени, прикасалась губами и языком к вздутым багровым полоскам на её ногах. Я представила, как снова и снова опускался на эту плоть тонкий, свистящий в воздухе прут, и после каждого удара оставались эти следы, похожие на длинных красных червяков.

Не знаю, как в моих руках очутилась сломанная ивовая ветка – помню только хлёсткий звук и страшный её визг, когда я угодила прутом по какому-то особенно чувствительному месту. А сразу же после этого, не давая ей прийти в себя, я упала на колени к ее ногам – ещё сама не понимая: просить прощения или наоборот с коварством…