Алексей Шепелёв - Затаившиеся ящерицы

Вряд ли её громкий, безумный крик вывел меня из моего одержимого состояния – только почувствовав на пальцах влажное тепло, кровь или не кровь непонятно, я, словно очнувшись от кошмара, дёрнулась назад. Отрезвление наступило мгновенно.

– О господи, что я наделала… Прости меня!.. – Я хотела заглянуть в глаза девушке, чтобы она увидела мои и поняла: я – другая, я – не та, которая всё это с ней сотворила! – но они были закрыты, и в сумерках темнели страшными чёрными провалами. Она молчала.

«Чёрт, я что, её убила?!! От этого умирают?!.» – мои ладони вспотели, а руки тряслись, но я собрала все оставшиеся силы и вновь принялась отчаянно развязывать путы, обвивающие тело теперь уже моей несчастной жертвы.

* * *

В тот первый раз ничего не произошло. «Надо было тогда сразу тебя выгнать», – заявил он мне по этому поводу – пять лет спустя. Я знаю, знаю. Всё было не так. Всё не так и теперь. И если бы я стала хоть чуточку великодушнее, я бы бросилась прочь, на край земли, подальше, чтобы только больше никогда не причинить ему боли. Ведь я и сейчас люблю его!

Всю ночь, лёжа в опасной близости, я стойко отражала его нападения. Не столько потому, что кроме него и меня в комнате присутствовали не вполне на тот момент адекватный Логинов и забредший на огонёк некто Фёдор, сколько оттого, что казалось: если позволить себе (не ему, а себе!) что-то сейчас, тоненькая ниточка может оборваться. А ведь ничего ещё толком между нами не началось… Было жаль. Просто жаль. И я отчаянно сопротивлялась.

– Ну что же ты… дай я посмотрю, какие у тебя трусики, – его руки, очень настойчивые, пытались пробраться куда-то внутрь надетых мною его спортивных штанов.

Он ведь предупреждал: если пойдёшь ко мне, рискуешь сразу угодить в реальность моих книг. Вот оно, пресловутое дно города?!.

– Не надо ничего смотреть… Спи, поздно уже! – за дурацкими фразами плохо удавалось скрыть желание всё-таки сдаться.

Я боюсь полностью погрузиться «в это», в нечто тёмное, вязкое, но всё равно почему-то совершенное и возвышенное, и в то же время боюсь и сама испортить какую-то гармонию, органику этого его мира, испортить «оргазм»…

Логинов, поднявшись по стеночке, сфотографировав нас невидящими глазами зомби, ввалился, словно какой-то горбун, в туалет, и слышно, как в темноте он мочится мимо, после чего уползает в комнату… Рухнул, стоная, на пол… Ещё в безлунной полутьме большой комнаты рэпер Фёдор, про которого чуть не каждый подросток нашего города может сказать, кто он, но не используя ярлыки взрослых: «хулиган», «наркоман», «вор» – мирно, по-домашнему растянулся на полу, завёрнутый в одеяло, с недопитой бутылкой портвейна в руке… сопят и храпят…

– Ну что ты стесняешься, не стесняйся… – рука любимого легла на мою шею очень двусмысленно, а когда я разжала губы, чтобы изречь очередную реплику о пользе здорового сна, его язык молниеносно оказался внутри меня, так, что на секунду стало трудно дышать. Недоумение, негодование и… я ответила на этот совершенно неприличный поцелуй…

Его манера двигаться, говорить, этот неописуемый взгляд – всё это не бросается в глаза, но если на миг остановиться, замереть, присмотреться – всё это так необычно, о, Боже!

Одна моя подруга, когда я провела с ней эксперимент «опишите человека по фотокарточке», не колеблясь, определила: он очень добрый, глаза такие умные, добрые, в них что-то детское, чуть не ангелическое; сестра же моя и другая неглупая знакомая заявили кардинально противоположное: очень жестокий человек, себе на уме, я бы с таким наедине не осталась! А я…

В жизни, не на портрете, всё в нём едино, красиво. Он целуется лучше всех. Он многое делает лучше всех. Даже варит борщ! Он просто – лучше всех. Но ни той ночью, ни несколькими последующими, я ещё не смогла этого понять.

Как и то, как он на самом деле ко мне относится.

«Меня раздражает даже твой голос в телефонной трубке», – это тоже говорит он, голос тихий, испуганный, не заподозришь никакого намёка на перфекционизм…

Я тоже сделала ошибку. Ответила вниманием на предложение Долгова, его товарища-поэта, поведать о его личной жизни. Тот же, словно боясь, завёл меня в безлюдное место на окраине – и здесь, под мостом, в душном и пыльном вечернем сумраке, доверительно-пониженным, чуть не дрожащим голосом поведал о его бывшей подруге, наркоманке, неказистой на вид, пустой и вульгарной, с которой «эпатажный писатель» расстался два месяца назад, но которую всё равно всё ещё любит… Она уехала во Францию, наверно, лечиться за счёт какой-то богатой родни, но, судя по всему, ещё вернётся…